Между Амуром и Невой - Николай Свечин

— На!

Лыков небрежно махнул рукой. В воздухе мелькнули грязные пятки, и долговязый улетел к «парашке». Все ахнули вполголоса. Мазурик тут же вскочил с матерной бранью, но Алексей, не обращая на него более внимания, прошел к лучшим местам. Там под иконой на втором ярусе вальяжно развалился крупный детина, плечистый, с огромными волосатыми кулаками и с тремя регалками[85], как с орденами, на могучей волосатой груди. Одет он был в одни лишь ослепительно белые коленкоровые кальсоны. Рядом на стене висели знаки высокого тюремного положения — полотенце и гребешок на суровой нитке. На нарах возле детины притулился початый флакон хинной настойки и стояла коробка с доверовым порошком[86]— человек отдыхал…

Жиган посмотрел на Лыкова сверху вниз с насмешливым превосходством и обратился к соседу:

— Во, смотри! Бойцовский «спиридон» приехал к…

Договорить он не успел: Алексей молча схватил его за лодыжки и сдернул с нары. Даже не сдернул, а сошвырнул, запустив, как метательный снаряд, к двери. Верзила, не успев опомниться, перелетел по воздуху все три сажени, ударился со стоном о порог и остался лежать там, потрясенный.

Сосед немедленно набросился на Лыкова, но тот умело увернулся от удара ногой и попотчевал в ответ кулаком. Бандит проехался на спине, как на салазках, долетел до своего предводителя и затих, уткнувшись в него. Третьим в ту же кучу угодил последний жиган из правящей верхушки, посланный туда Челубеем.

На этом битва и закончилась, причем остальные обитатели камеры наблюдали ее, не проронив ни звука. Алексей так же молча залез на освободившееся лучшее место, сбросил на пол вещи поверженного противника и расположился поудобнее; Яков поместился рядом.

Через минуту побитые жиганы, кряхтя и постанывая, поднялись с пола и стали вполголоса оценивать свои повреждения. Старший — кличка его была Барон — отделался переломом ребра и ушибами, проехавший по полу лишился двух зубов; жертва Челубея удовольствовалась только помятыми боками.

Переговорив шепотом у самой двери, бандиты споро собрали с пола свои вещи, боязливо поглядывая снизу на Лыкова. Тот величественно сказал им с высоты:

— Размещайтесь, как хотите.

И жиганы заселились на места второго сорта, передвинув арестантов попроще вниз по иерархии. Лица у них были подавленные, но было понятно, что они лишь дожидаются утра…

К Алексею почтительно приблизился староста и спросил, какие будут таперича нововведения. Никаких, ответил тот; мы с товарищем в начальство не метим, пусть все остается по-прежнему. Так же он представился камере сам и представил Челубея.

После этого их уже никто не беспокоил, и они долго сидели в своем красном углу, разговаривая вполголоса. Яков нервничал по поводу предстоящего им объяснения; он понимал, что фартовые со всех камер соберутся завтра, сколько их ни есть на этаже, и явятся к ним разбираться. Алексей ему ответил:

— Я же тебе говорил: никогда и ничего не бойся. Просто не бойся — и все! Наше положение утром решится раз и навсегда. Мы победим и здесь, и в Москве, и в Нерчинске; наша слава должна сопровождать нас на этапах и даже опережать. Мол, едут такие ребята, что кому хошь вставят трубочиста… Только так мы сможем выполнить поручение Лобова и навести порядок в «Этапной цепочке».

Челубей слушал его, а сам отводил глаза.

— Эй, напарник! — рассердился Лыков. — Ты чего это?

Потом посмотрел внимательно на Недашевского, положил ему на плечо руку и сказал, еще более понизив голос:

— Значит, так. Завтра жиганы выставят против нас человек пятнадцать, а скорее всего, даже меньше, около двенадцати. Поэтому ты будешь отчаянным и страшным. Заведись, озверей на время. Старайся выбивать противника с одного удара — в челюсть, колено, солнечное сплетение; их много, поэтому долго с каждым возиться не дадут. Но и так, как я Коську-Сажень, тоже нельзя. За убийство в драке получишь шесть лет каторги, а у нас дела, нам некогда цепями звенеть… Прикрывай мою спину. Если нас разделят, прижмись к стене, но старайся перемещаться, не стой на месте. Опасайся ножа: человека, который хочет тебя зарезать, видно по глазам… Когда противников больше четырех, они начинают мешать друг другу, и у тебя появляется даже преимущество. Самое же главное, что я пытаюсь тебе объяснить, а ты никак не желаешь понять — никогда и ничего не бойся. Опасайся, осторожничай, где надо, не будь глупо самонадеян, но не бойся. Реши это для себя раз и навсегда. Такое не сыграешь; люди это видят и обходят стороной. Того, кто не знает настоящего страха, боятся все остальные, обычные люди. И тогда тебя никто не тронет — слишком опасно. Всегда отыщется тот, кто боится, и станут травить его, а тебя не рискнут. Поверь мне.

Челубей наблюдал исподволь за Лыковым: тот был доброжелателен и спокоен. Абсолютно и естественно спокоен, без всякой бравады. Словно какие-то волны исходили от него, и заряжали Недашевского. И с этим Яков уснул.

Жиганы появились через четверть часа после утренней поверки. Лыков обустраивался на новом месте, когда раздался топот многих ног и в тесную камеру набилась сразу целая толпа, запрудив ее.

— Геть, дуроплясина! — раздался сзади грубый голос. — Подь сюды, разговор имеется!

Алексей, стоя на нижней наре спиной к двери, как раз возился с гвоздем: хотел перенести его повыше, чтобы Челубею можно было вешать полотенце. Он недовольно обернулся: перед ним сгрудилось до десятка крепких мужиков самого бандитского вида, с наглыми и угрожающими физиономиями. Во главе отряда, с осанкой человека, привыкшего повелевать, стоял гигант с большим шрамом на бритой налысо голове, с тяжелым и властным взглядом. Челубей спрыгнул вниз, напряженно сжал кулаки, готовый кинуться в драку. Вот теперь все решится!

— Щас, — ответил Алексей равнодушно, — только закончу. Ты постой тут пока, не уходи далеко.

И опять вернулся к своему занятию. Жиганы возмущенно загудели, но «иван» остановил их одним жестом, сделал шаг вперед и принялся внимательно наблюдать за необъяснимо наглым «спиридоном».

Лыков тем временем, схватившись одной рукой за чуть выступающую шляпку гвоздя, уперся ногой в стену, устроился поудобнее и с силой потянул. Гвоздь крякнул и вылез из бруса. Алексей приладил его в нужное место, в изголовье у Челубея, и принялся аккуратно заколачивать кулаком. Погрузившись в дерево уже наполовину, гвоздь заупрямился и дальше идти не пожелал; тогда Лыков, ухватившись за нару покрепче, вдавил его на необходимую глубину большим пальцем. Полюбовался на свою работу, повесил полотенце, спрыгнул на пол и повернулся, наконец, к фартовым.

— Ну?