Три смерти - Эдвард Радзинский

Но как открыть окно? И вдруг, будто по велению «Старца», окно открывают. «10 июня. Троицын день… ознаменовался разными событиями: у нас утром открыли одно окно… Воздух в комнате стал чистый, и к вечеру даже прохладный».

Бывший Верховный Главнокомандующий отправляет очередное послание в бутылке из-под молока – послание, напоминающее диспозицию сражения:

«Второе окно от угла, выходящего на площадь, стоит открыто уже два дня и даже по ночам. Окна 7 и 8 около главного входа тоже открыты всегда. Комната занята комендантом и его помощниками, которые составляют в данный момент внутреннюю охрану. Их 13 человек, вооруженных ружьями, револьверами и бомбами… Комендант и его помощник входят к нам когда захотят. Дежурный делает обход дома ночью два раза в час… На балконе стоит один пулемет, а под балконом другой – на случай тревоги. Напротив наших окон на той стороне улицы помещается стража в маленьком доме. Она состоит из 50 человек. От каждого сторожевого поста проведен звонок к коменданту и провода в помещение охраны и другие пункты…»

Эти звонки… они зазвонят в ту ночь, в их последнюю ночь.

«Известите нас, – заканчивает Николай, – сможем ли мы взять с собой наших людей».

И, как всегда, в своем дневнике он аккуратно записывает все, раскрывая тайну этого заговора:

«14 июня. Нашей дорогой Марии минуло 19 лет. Погода стояла та же тропическая. 26 градусов в тени, а в комнатах 24. Даже трудно выдержать!.. Провели тревожную ночь и бодрствовали одетыми. Все это произошло оттого, что на днях мы получили два письма, одно за другим, в которых нам сообщили, чтобы мы приготовились быть похищенными какими-то преданными людьми! Но дни проходили, и ничего не случалось, а ожидание и неуверенность были очень мучительны».

Теперь в его дневнике уже была его собственноручная запись, перед всем миром свидетельствующая «о монархическом заговоре с целью побега и освобождения семьи».

Алике осторожней: в ее записи от 14 июня нет об этом ни слова. Но она ждала. Ждала следующую ночь. Вслушивалась в ночную тишину.

Но будто кто-то издевался над ними: вместо шороха шагов крадущихся заговорщиков в раскрытое окно она услышала:

«15 (28) июня, пятница. Мы услышали ночью, как под нашими окнами очень строго приказали часовому следить за каждым движением в нашем окне…».

Через 70 лет я сижу в архиве.

«Дело о семье б[ывшего] царя Николая Второго 1918–1919» (ЦГАОР, ф. 601, оп. 2, ед. хр. 35).

Долго, ох как долго – 70 лет не выдавалась эта тонкая папка. И я один из первых, кому довелось увидеть ее сразу после рассекречивания. Мы еще не раз вернемся к удивительному ее содержанию.

В середине папки и находились те самые письма, которые посылались в молочной бутылке в Ипатьевский дом. Которые станут одним из оснований расстрела Романовской Семьи.

Вот последнее письмо, за подписью «Офицер». Письмо написано аккуратно, ученическим почерком, по-французски. «Мы, группа офицеров русской армии, которая не потеряла совести, долга перед царем и отечеством…

Мы вас не информируем насчет нас детально по причине, которую вы хорошо понимаете, но ваши друзья Д. и Т. (Долгоруков и Татищев. – Э.Р.), которые уже спасены, нас знают.

Час освобождения приближается, и дни узурпаторов сочтены. Во всяком случае, армии словаков приближаются все ближе и ближе к Екатеринбургу. Они в нескольких верстах от города… Не забывайте, что большевики в последний момент будут готовы на всяческие преступления. Момент настал, нужно действовать. Ждите свистка к полуночи (к 12 ночи) – это и будет сигналом. Офицер».

Но Долгоруков и Татищев, «которые уже спасены», покоились тогда в безымянных могилах.

Как странно лжив этот доброжелатель. И при этом как хорошо осведомлен о том, что Романовы ничего не знают о судьбе «Д. и Т.»!

И вот, когда я сам устал от своей подозрительности, однажды позвонил телефон, и тихий старческий голос церемонно представился: «Владимир Сергеевич Потресов, провел 19 лет в лагерях».

Вот что рассказал мне 82-летний Владимир Сергеевич:

«Мой отец до революции – член кадетской партии и сотрудник знаменитой газеты «Русское слово», известный театральный критик, писавший под псевдонимом Сергей Яблоновский…» (Как тесен мир – сколько раз Вера Леонидовна называла мне это имя, когда-то гремевшее в театральной России!)

«В голодном 1918 году отец выехал в турне по Сибири с лекциями. Весь сбор от лекций моего полуголодного отца шел в пользу… голодающих! Последняя его лекция была в Екатеринбурге…

И вскоре во время отсутствия отца к нам в дом пришли чекисты и произвели обыск. Матери объявили, что екатеринбургская ЧК заочно приговорила отца к расстрелу за участие в заговоре с целью освобождения Николая II.

Когда отец вернулся домой и все узнал, он был страшно возмущен: «Да что они там, помешались? Я по своим убеждениям (он был кадет, сторонник февральской революции) не могу быть участником царского заговора. Я пойду к Крыленко (тогдашний председатель Верховного трибунала)!».

Отец был типичный чеховский интеллигент-идеалист. Но мать сумела его убедить, что большевики объяснений не слушают – они расстреливают… И отец согласился уехать из Москвы, он перебрался к белым. Потом эмиграция, Париж, нищета – и могила на кладбище для бедных…

Меня арестовали в 1937 году за участие отца в заговоре, о котором тот не имел никакого понятия. Вышел я только в 1956-м».

Итак, лжезаговорщик! Что это – ошибка Екатеринбургской ЧК? Или. Или это делалось сознательно, потому что настоящих заговорщиков не существовало?

На это ответили сами палачи.

Об их поразительных показаниях я узнал из письма историка М.М. Медведева, сына чекиста М.А. Медведева, участвовавшего в расстреле Царской Семьи (это письмо стало началом многих наших бесед).

В 1964 году на Московское радио пришли два старика. Эти двое были последними оставшимися в живых из всех, кто был причастен к расстрелу Семьи.

Один из этих стариков был Григорий Никулин – убийца князя Долгорукова и один из главных участников расстрела Царской Семьи. Другой был И. Родзинский (кстати, в некоторых документах он – Радзинский. Как все мистично в этой истории!).

И. Родзинский в расстреле Романовых не участвовал, но был в 1918 году членом Уральской ЧК.

Это приглашение на радио организовал все тот же историк Михаил Медведев. С большим трудом удалось ему их уговорить записать свои показания для Истории. С таким же трудом удалось уговорить и власти: только после обращения к самому Хрущеву была разрешена эта запись на радио. Вопросы задавал М. Медведев, но в беседе принимал участие и «представитель ЦК».

Долго длилась эта запись. И мы еще к ней вернемся. Но сейчас нас интересуют показания чекиста И. Родзинского, который, в частности, поведал следующее: