Волшебная самоволка. Книга 2. Барабан на шею! - Сергей Панарин

Но твари из руководства народной дружины еще поймут, кого обидели. Они приползут к старине Гюнтеру и, скуля, попросят вернуться на ответственный участок. Ведь нет более ловкого и неотвратимого башмачника, чем Гюнтер.

Попивавший пивко и сочувственно крякавший Коля вдоволь наслушался рэкетирских страданий. Настало время разведки. Солдат вклинился в монолог разжалованного башмачника:

– Гюнтер, а давай дружить?

– Давай!

– Тогда будь другом, заткнись, а?

Рот башмачника громко захлопнулся, как толстая бухгалтерская книга.

– Я, дружище, ищу вещицу. – Лавочкин заговорщицки подмигнул. – У меня пропало знамя. Красное, с загадочными золотыми письменами. Слышал что-нибудь о таком?

Мутный взор Гюнтера просветлел, губы расплылись в трогательной улыбке, руки сложились в молитвенном жесте.

– Здорово, что ты обратился именно ко мне, – тихо выдохнул башмачник, трогательно шевеля усами. – Это просто праздник какой-то!

– Правда? – Коля наклонился к Гюнтеру.

– Истинная, – кивнул мужик.

Потом он молниеносно схватил Лавочкина за шею и завопил на весь трактир:

– Братцы!!! Поймал!.. Я!.. Гюнтер!.. Этот молокосос хотел выставить самого Рамштайнта!!!

Позже солдат выяснил, что «выставить» не означало «прогнать» или «поместить на витрине». «Выставить» означало «совершить кражу».

Теперь же Коле было некомфортно: дышалось плохо, так как цепкие пальцы Гюнтера капканом сомкнулись на его глотке. Рука обидчика толкала Лавочкина назад. Взявшись за нее, солдат стал падать навзничь, увлекая башмачника за собой.

Помогли давнишние тренировки по дзю-до. Тренер постоянно твердил школярам: «Тянут – толкай, толкают – тяни».

Гюнтер и не думал расцеплять захват. Скользнув по столу, народный дружинник рухнул на Колю, вышибив из него последний дух и приложив затылком об пол. Теряя сознание, парень успел припомнить еще одно тренерское откровение: жилистые щуплецы только кажутся доходягами, а на самом деле это самые неудобные противники.

По понятным причинам с этого момента Лавочкин многое пропустил.

Очнулся Коля оттого, что его лицо усиленно облизывал чей-то шершавый язык, а дыхание обладателя языка было громким и, главное, смрадным.

Солдат заворочался, отмахнулся ватной рукой от навязчивого лизуна.

– Вау! Вы очнулись! – воскликнул знакомый голос. – Николас, я чрезвычайно польщен быть удостоенным чести встретиться с вами повторно!

Лавочкин приоткрыл глаза. Над ним стоял Пес в башмаках. Довольная морда лучилась добродушием, хвост неистово болтался из стороны в сторону, сигнализируя о высшей степени собачьей приязни.

– Шванценмайстер? Ты? – выдавил солдат. – Где я?

– Увы, увы, в хладном узилище. – Пес с изяществом агента по продаже недвижимости развел лапами, представляя камеру. – Толстая кладка, маленькое зарешеченное окошко и сено вместо кроватей. Воистину нищенские условия, мой уважаемый Николас.

Парень, кряхтя, приподнял голову над соломенным ложем.

Шванценмайстер предупредительно отошел в сторону. Башмаки громко цокали о каменный пол. Где-то вдалеке играла почти неслышная здесь залихватская музыка.

Коля поглядел на запертую ржавую дверь, на тусклый клетчатый просвет окна. Вспомнил странного Гюнтера. «Ага… Понимаю, – подумал солдат. – Он схватил меня как вора и сдал своим. Ну, чтобы вернуть работу. Не везет, так не везет…»

Разобравшись с собой, Лавочкин переключился на пса:

– А ты-то как тут очутился?

Шванценмайстер смутился, зачесал лапой нос. Затем принял тон поэта-страдальца:

– Право же, Николас… Не имеет особого значения. Мое невезение в делах любви порой играет роковую роль. Но ее зов, зов моего большого… моего огромного сердца выше меня!

– И куда же зов большого, хм, сердца увлек тебя в этот раз? – усмехнулся солдат.

– Как вы сами изволите видеть, в тюрьму! – блеснул собачьими очами Шванценмайстер. – Однако близится вечер, страшное для моего существа время. В сей час стыда я обязан поведать вам историю своего проклятия, дабы не ставить вас в неловкое положение. Пусть будет стыдно мне, и только мне!

Тут пес оставил геройскую позу и вгрызся зубами в левый бок. Разогнав блох, вернулся к разговору:

– Извините… Кхе… Достопочтенный Николас! Соседство с вами – большая честь для бедного Шванценмайстера. Позвольте скрасить время нашего заточения печальным повествованием о прискорбных событиях моей загубленной жизни. Это весьма важно, умоляю вас поверить.

– Хватит предисловий, Шванц. Я внимательно слушаю. – Лавочкин устроился поудобнее.

– Начну издалека. В славном королевстве Дриттенкенихрайх жил маркиз, красавец, кристальной доброты юноша, – начал издалека пес. – Росший у счастливых родителей, он не знал лишений и несчастий, воспитывался лучшими учителями и блистал на балах. Ловкостью и статью молодой маркиз пошел в отца, красотой и добротой нрава – в мать. Оказалось, родители оба передали отпрыску необычайное любострастие, коего у каждого из супругов было ровно столько, чтобы удовлетворить потребность друг друга в ласке и… Ну, в общем, вы поняли. Сын же унаследовал удвоенную тягу к альковным наслаждениям. Это был табун мартовских котов, а не юноша. Немудрено, что сия особенность доставляла ему не только радость, но и известные неудобства. Однажды бедный маркиз увидел прекраснейшую из смертных – девушку, о которой потребно всю жизнь слагать песни. То была дочь черного колдуна. И юноша влюбился! Юноша перестал кушать, спать, смотреть на прочих девушек! Юноша стал слагать баллады:

Я всех любил, как дикий лось.

Мне так хотелось! Так моглось!

Но солнце больше не встает:

Любовь здесь больше не живет…

Еще бы, любовь теперь жила в страшном замке черного колдуна! Зловредный волшебник настрого запретил дочери встречаться с пылким красавцем. Тот же не оставлял надежды встретиться с прелестницей, дабы выразить восторги божественностью ее красоты и вложить в ее восхитительные ручки горячее сердце и чистую руку… Вечерами, когда колдун улетал по своим черным делам, влюбленный маркиз ехал к девичьему балкону и пел, пел… Судьба благоволила молодым людям – дочь мага раздобыла моток веревки. Но юноша не умел лазить по веревке. «Любимая! – в отчаянье крикнул он. – Жди меня, и я вернусь! Нынче же приступлю к тренировкам!» Спустя долгий месяц маркиз вернулся к вожделенному балкону и без помощи ног мгновенно забрался в спальню девушки. Их встреча была подобна чуду. Тела сплелись в объятьях, губы слились в поцелуе. Об остальном, уважаемый Николас, позвольте умолчать…

– Жаль, конечно, но так уж и быть, умалчивай, – вздохнул Лавочкин.

Он, в принципе, давно догадался, чем все закончится, и деликатно зевал в кулак.

Пес, одержимый пылом рассказчика, продолжил: