Тень олигарха - Ксения Васильевна Бахарева

рано, часики на столе показывали почти шесть. Одна единственная лампочка Ильича крепилась так высоко, что едва освещала изумленных сидельцев, желающих скоротать время за картишками, дружно сгруппировавшись вокруг Бени. С наслаждением ощущая морозную свежесть, закутавшись в тонкое одеяло, давний знакомец распахнул руки так широко, что казенное имущество сползло на пол, и с радостью обнял Денисова.

Все то, что совершилось после этой неожиданной встречи, не поддавалось привычной логике вещей, ибо все остальные обитатели камеры, сидя в легком оцепенении, не издали ни звука, лишь пристально смотрели на только что прибывшего новичка, не понимая, почему вдруг, вопреки всему, Беня забыл про недоигранную партию и пригласил враждебного капитана милиции за стол.

— Михалыч! Садись, чаю попьем, плюнь ты на все и не переживай!

— Беня, что с тобой, родной, ты случаем рамсы не попутал — перед ментом выеживаться? — наконец пришел в себя сорокалетний татуированный замухрышка по кличке Тапок, попавшийся на воровстве меди и прочих цветных металлов, из-за чего остановились некоторые местные мини-заводы в Орше.

— Ша, Тапок, отвянь! Это честный мент! Он работал, ты воровал — каждый занимался своим делом. Вот и все. Мне не стыдно с ним встречаться, и никто не может сказать, что он у кого-то что-то взял и не выполнил того, что обещал. Так что свои попытки что-то предъявить…

— Я понял, ты впрягся за него. Бывает. Извини, брат. А может быть, этот мент — подсадная утка?

— Для чего им утка, Тапок? Под тебя подкладывать? Для чего? Выведать, что у нас местная «мафия» занимается скупкой меди у населения по четверть бакса за килограмм, чтобы потом перепродать ее в Минске? Я тебя умоляю, это они и так знают. Или о том, что твой оршанский смотритель купил себе иномарку, старый «форд», но он был намного круче, чем новая «Волга», потому что был иномаркой?

— Откуда знаешь? — вскипел Тапок, покинувший на длительное хранение все свое состояние местному смотрящему, и от услышанного его губы стали сухими, но голос остался ясным.

— Сорока на хвосте принесла.

— Об этом никто не знал… — с волнением прошептал Тапок.

— Это ты не знал, что потом эту иномарку спустя пару месяцев «пришлось» отдать оршанским браткам.

— Вот же сволочь! — с отчаяньем завопил замухрышка и отступил назад.

— Моральные принципы должны быть, — вступил в разговор Денисов, — всякое же может случиться, если сотрудник оказывается в таких условиях… рядом с теми, кто нарушал закон. Меня отстранили от работы вместе с моими подчиненными. Для чего? Чтобы кто-то взял вину на себя, при этом сломать психологически, найти среди нас слабое звено, того, кто признался бы в том, чего не совершал.

— Вот сейчас преступность разгуляется, если лучшие кадры уголовного розыска взяты под стражу! А по какой статье? — отозвался Беня.

— Нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть.

— Вот это да! Били, стало быть, — предположил сиделец.

— Зачем? Я ни в чем не виноват. Если и виноват, то перед своими пацанами, которым ничем не смогу помочь, да перед их родителями. Парни, в принципе, готовы к лишению свободы. Их поражает другое — сопутствующее обвинительному приговору лишение воинского звания, поскольку присягу никто из них ни в чем не нарушал… Пойми, Беня, если бы я ударил, неужели невиновных ребят за собой потянул бы в тюрьму? И любой из нас! Мы работаем, живем вместе. Собрались бы и сказали друг другу: слушай, парень, если ты ударил, давай отвечай, причем здесь мы? Но мы знаем, что не били, не трогали, что же вы предлагаете оговорить людей?

К марту солнце редко наведывалось в камеру. Потом и вовсе ушло. Иней на оконной решетке почернел, стал совершенно скучным, потому что от приближающейся весны веяло грустью. К тому же часы и дни в следственном изоляторе текли предательски медленно. Денисов ходил из угла в угол, размышляя о том, почему третий месяц нет результатов очередной экспертизы. Никаких допросов и следственных действий. Вот за железной дверью послышались осторожные шаги, маленькое окошко бесшумно отворилось, показался огромный зоркий глаз конвоира — за капитаном всегда подсматривали и подслушивали. Потом шаги стихли. «Ничего нового…» — подумал Игорь Михайлович, наклонился к исхудавшему матрацу, вытащил пухлый белый конверт, раскрыл последнее письмо от жены Любушки, про себя прочитал несколько строк, затем решительно и гордо откинул голову назад и замер в созерцании паутины на сером потолке под сводом замка Пищалло.

— Михалыч, — тихо позвал Беня, — ты просил о встрече. Малява пришла, сегодня за тобой придут, не дрейфь, все будет норм…

— С чего это мне бояться? Не в таких окопах сидели…

И правда, глубокой морозной ночью железная дверь отворилась, в сонной тишине капитан накинул рубашку и вышел в ослепляющий с непривычки коридор, где встретился с высоким пузатым вертухаем, который тут же завязал ему глаза плотной черной повязкой со словами:

— Без обид, Денисов, ты не должен запомнить путь, чтобы завтра подумал, что все приснилось.

Крупный надзиратель взял подследственного милиционера за руку и повел вглубь коридора, и они медленно спустились в подвальное помещение, чтобы двинуться в неизвестном направлении. Шли молча. В темноте от плотно прилегающей повязки и окружавшей капитана гробовой тишины он ступал то в хлюпающую лужу, то на тонкий лед, скользкий и хрустящий; от долгого и таинственного пути веяло промозглым холодным ветром, отчего увлажнился нос и потекли слезы.

Примерно через полкилометра дороги (а по ощущениям арестованного километра два, не меньше), неуклонно понемногу ведущей вниз, ветер стих и Денисов, наконец, почуял дыхание тепла, услышав, как отворяются двери. И он, близкий от стука лязгающих зубов к лихорадке, дрожащими от холода руками с позволения конвоира снял плотную повязку и зажмурился от яркого света догоравших свечей, оплывших и текущих по раскаленным подсвечникам. В совсем не походившей на камеру комнате, по стенам которой висели тяжелые темно-бордовые бархатные занавесы, зверски пахло вкусными яствами. В центре, уютно устроившись на пухлых подушках, как настоящий падишах, на мягком диване сидел немолодой коротко стриженный человек в белом костюме с черной бабочкой.

— Ну здравствуй, капитан! — сочным бархатным баритоном молвил авторитетный гражданин. — Ты просил о встрече, вот он я! Садись, откушай с дороги. Шампанского? Коньячку для сугреву?

— Так ты и есть Корень, то есть Корнев? Спасибо, не откажусь от рюмки коньяка. — Денисов чуть не поперхнулся от удивления, заметив на столе возле бутылок со спиртным приборы и тарелки с настоящими ресторанными блюдами, от запаха которых можно было потерять сознание.

— Слышал я, ты — честный мент, коих на нашем веку осталось мало, иначе не сносить мне головы. Так