Хроника любовных происшествий - Тадеуш Конвицкий

Снизу сквозь разлив тумана пробился приглушенный, хриплый свисток паровоза. Витек встрепенулся и увидал прямо перед собой, в глубине долины, вспыхивающую и гаснущую звезду, словно кто-то приближался издалека, неся карбидную лампу с маленьким зеленым язычком пламени.

– Лев Тигрович, – позвал он тихо, превозмогая одышку.

Левка лежал недвижимо, обхватив голову руками, и, казалось, спал, убаюканный монотонным колыханием высоких деревьев.

– Левка, не притворяйся. – Витек склонился над приятелем. Потрогал висок, тщетно нащупывая пульс, сбиваемый бешеным ритмом собственного пульса. – Вставай, слышишь. Напугать меня хочешь?

Принялся подымать неподвижное, неподатливое, непослушное тело. Наконец посадил у дерева. Хлопнул по щеке, дернул за волосы. Левка разинул рот и протяжно зевнул, открыл глаза.

– Что, пора вставать? – спросил. – Ах, мать твою, зуб шатается. Кто тут?

– Левка, это я.

– Погоди, погоди, что мы тут делаем?

– Ты выиграл пари и получил свою долю.

Левка помолчал минуту, прислушиваясь к перестуку колес поезда, который тонул в густом тумане где-то возле Новой Вилейки.

– Помоги встать.

Витек с опаской протянул руку. Боялся предательского нападения. Но Лева уже не жаждал мести. Он стоял на опушке и мерно покачивался, и не мог обрести равновесия.

– Боже милостивый, – причитал Лева, ощупывая избитое тело. – Ну и псих, до чего же взбесился. Может, собираешься свататься?

– Может, и посватаюсь.

– Витька, ты же ходячая хитрость. Что будет с твоим университетом, карьерой, успехами?

– Видишь, там, по ту сторону долины, звезду? Это моя звезда.

– Слабовато светит твоя звезда.

– Разгорится. Еще не настало время.

Лева ухватился за куст орешника, оплетенный мертвым вьюнком.

– А я шел на вечеринку. Пойдешь со мной?

– К кому?

– К Баумам. Ты все забыл. Они тебя ждут.

– Мне лучше вернуться домой. Голова болит.

– Что ты мне рассказываешь? Чтоб у тебя болела голова? Идем. – Он приблизился, шатаясь, схватил Витека за рукав, – Идем, я кое-чем запасся.

– И что же это такое?

– Вот, – Левка похлопал по нагрудному карману. – Приворотное зелье. Сегодня обязательно трахну. Только не знаю которую, Цецилию или Олимпию. Идем, один я не дойду.

Побрели вниз по склону сквозь заросли прошлогоднего, мертвого бурьяна. Из-под ног выскочил заяц и понесся зигзагами в темноту.

У Баумов стоял на столе патефон, принесенный сестрами-двойняшками. Все та же неизменная пластинка колыхалась на диске, выложенном зеленым сукном. «Так недавно был май, и мы счастливы были и так нежно любили, кто те дни оживить будет в силе…» Энгель и Олимпия кружили по комнате в замысловатом танго. Цецилия танцевала в одиночку, глядя в окно, старинная решетка которого была оплетена железными листьями акандуса. В руке она держала пузатый бокал с плодово-ягодным вином.

– Наконец-то, – сказала Олимпия, освобождаясь из объятий Энгеля. – Что с вами стряслось?

– Я искал его и нашел, – глухо произнес Леза. – Получайте своего ухажера.

– Выходит, теперь его надо сюда приводить силой.

– Лучше не спрашивайте.

– Он был там? – шепнула Олимпия, которая приблизилась к ним неторопливо, пританцовывая.

– Стоял на коленях и молился на небо.

– Идем, малыш. – Олимпия взяла Витека под руку. – Идем, выпьем эликсира забвения. Не бойся, завтра память вернется, а сегодня вечером тебе будет легко и хорошо. Ну идем, не упрямься, некрасиво капризничать, когда просят старшие, тем более дамы.

Олимпия подвела его к столу, где рядом с патефоном красовалась бутыль, оплетенная лозняком. Нацедила объемистый стакан и сунула ему в руку.

– Выпей залпом до дна, и тогда прозреешь. Увидишь ту же картину, только будет она гораздо красивее.

– Не хочу красивее. С меня хватит того, что есть.

Отворилась дверь соседней комнаты. Вошла Грета с распущенными, почти прозрачными волосами, словно в светлой накидке.

– Выпей, Витек, – проговорила тихо. – Может, уже никогда не увидимся.

– Почему не увидимся?

– Ты знаешь. Я тоже выпью, первый раз в жизни.

Она высоко подняла полный фужер, отсвечивающий искристым багрянцем. Загляделась на эти искры, которые вспыхивали и гасли, когда она вертела свой сосуд под абажуром лампы. Потом вздохнула, как перед дальней дорогой, и поднесла фужер к губам.

– За здоровье прекрасных дам, – провозгласил свой первый тост Витек.

И проглотил холодный, сладковатый напиток, и удивился, что это такое простое, банальное, совершенно заурядное дело. И вероятно, показалось ему, что он мог бы вот так же запрокинуть бутыль и выплеснуть ее содержимое в себя, в свое сведенное болью сердце, в кишащую путаницу нервов, в терзаемую тупой болью душу.

– Каких прекрасных дам? – поинтересовалась Цецилия, сидевшая у подоконника и неотрывно созерцавшая тоскливую весеннюю ночь за окном.

– Всех дам, – ответил Витек и добавил беззвучно: «И той, моей».

– Потанцуешь со мной? – сказала Грета.

Витек обнял ее за талию, с минуту покачался на месте, улавливая ритм. И медленно отправился в путешествие по комнате, полной косматых теней и мельтешащих вспышек, похожих на отблеск костра. Грета не выпускала из поразительно белых пальцев пустой фужер.

– Я уже прозрел… – прошептал Витек в ее волосы.

– А у меня в голове что-то шумит. Так приятно шумит. Как теплая вода в реке под вечер. 'Будь что будет.

Грета выпустила фужер из пальцев. Он упал на пол, но не разбился.

– А хотела разбить, на счастье.

– Чтобы разбился, надо швырнуть изо всех сил.

– Я не знала, что надо изо всех сил. Что же теперь будет?

– Наверняка будешь счастлива.

– Откуда ты знаешь?

– Мне кажется, мы все будем счастливы.

Грета помолчала, словно собираясь с духом.

– Не сердишься, что я тебя пригласила?

– Ох, какие ты говоришь глупости.

– Энгель велел мне танцевать.

– Самой не хотелось?

Она опустила голову, осыпав ему грудь белыми волосами, пряди которых пристали к сукну куртки и переплелись в причудливых узорах.

– Хотелось.

– Надеюсь, ты знаешь, что очень мне нравишься.

– Я знаю, что нравлюсь тебе, – прошептала она со вздохом.

Грета хотела еще что-то сказать, да передумала. Патефонный голос заунывно тянул: «Дай мне хладную руку свою и скажи, разве я не люблю? Но ответ предрешен – это был только сон…»