Она - Филипп Джиан

– Кончайте важничать, – говорит он. – Я этого на дух не выношу.

– Вы выпили?

– На дух не переношу снобок.

На этих словах он сдувается. Декабрь такой уж месяц, когда мужчины пьяны – убивают, насилуют, обзаводятся семьей, признают чужих детей, спасаются бегством, стонут, умирают, – но этот хотя бы сохранил дар речи, и я узнаю, что мы когда-то учились в одной школе и что он помнит, в какой кошмар мой отец поверг всю страну, и он уже тогда, в ту пору, не выносил моего снобизма. У меня не сохранилось в памяти ни одного лица из тех лет, а значит, это может быть правдой.

– Идите примите душ, от вас неважно пахнет, – говорю я.

Он раскачивается, глядя на меня недобро.

– Во всяком случае, одним мерзавцем меньше, и я счастлив, что трахал его жену.

Я не отвечаю. Надеваю пальто и перчатки.

– Все-таки не затягивайте с чемоданами, – говорю я.

По Сене плывут льдинки. Я присоединяюсь к Анне на ужине, где нам предстоит убедить двух серьезных инвесторов – это непросто, но мы все же заключаем выгодную сделку. Уже поздно, и я устала, когда мы выходим из ресторана и Венсан присылает мне сообщение, что стоит под дверью своего дома. Я жду – по идее, Анна должна получить то же самое. Сообщаю ему, что я еду.

Я приятно удивлена, что это меня он зовет в трудной ситуации. Я еду к нему и громко возмущаюсь, когда он сообщает мне, что Жози поменяла замки. «Черт знает что», – говорю я.

Он одновременно возбужден и растерян, думаю, он не был готов к такому решительному отпору со стороны Жози и пока не может оценить последствия. Он не спрашивает меня, куда мы направляемся. Я еду вдоль набережных.

– Я знаю, что дедушка умер, – говорит он.

На этом поле Ирен меня победила. Она воспользовалась трудным возрастом Венсана, этим ужасным возрастом, в котором все, что может злить или раздражать мать, идет в ход. «Не называй его дедушкой, – говорила я ему. – У тебя нет дедушки. Этот человек тебе никто», – и оборачивалась к Ирен: «А ты перестань наконец вдалбливать это ему в голову! Зачем это тебе, скажи мне?» Мы жестоко ссорились по этому поводу, я просто рвала и метала, но моя позиция была шаткой, как я могла зачеркнуть кровные узы?

Я кошусь на него подозрительно, но никакого сарказма не прозвучало в его голосе, когда он сказал дедушка, и его мирный вид меня успокаивает.

– Да, он повесился, – говорю я.

Он кивает и задумчиво смотрит перед собой. Мы едем через Севрский мост.

– Черт побери, это все-таки твой отец, – говорит он.

Когда мы приезжаем, мне нет нужды указывать ему его комнату, он ее знает. Я нахожу для него зубную щетку. За окнами светит полная луна в холодной ночи.

– Завтра выезжаем в семь, – говорю я ему.

Он кивает. Зевает. Неопределенно машет мне рукой. – Спасибо за поддержку.

– Тебе не надо меня благодарить. Я твоя мать, для того я и нужна.

– Все равно спасибо.

Он ищет что-нибудь почитать. Я даю ему сборник новелл Юдоры Уэлти.

– Как по-твоему? – спрашивает он.

– Одна из величайших.

– Нет, я хочу сказать, будь ты на моем месте, что бы ты сделала?

Как мне могло в голову прийти, что он ждет моего мнения? У меня отвисает челюсть. Я будто бы задумываюсь, изучая узор на ковре в коридоре перед моей спальней.

– Не знаю, – говорю я. – Я не знаю, до какой степени она тебе дорога. Но на твоем месте я бы не спешила что-либо предпринимать, выждала бы день или два, не подавая признаков жизни. Проведи как бы наблюдательный раунд. Время работает на тебя. Побеждают те, у кого крепче нервы, не забывай об этом. И я, конечно, ее плохо знаю, но сказала бы, что у нее с этим все в порядке, эта сумеет за себя постоять.

– Никогда не встречал такого мерзопакостного характера.

– Вот видишь. Будь готов, что получишь отпор. Но не все плохо в этой истории. Вы оба сможете подумать, чего на самом деле хотите, проверите ваши отношения, испытаете их. Это время на размышления по-любому пойдет вам на пользу. Кстати, а отец Эдуарда скоро должен выйти?

– Это я его отец.

– Да, я понимаю, но он-то что об этом думает?

– Понятия не имею. Они расстались.

– Почему же тогда она так добивается его освобождения, тратит столько денег?

– Это вопрос справедливости. Легавые посадили его в назидание. Такого нельзя терпеть, черт побери.

– Ладно, не важно, это всего лишь один пункт среди всех, над которыми ты должен подумать, одна из многих проблем, которые тебе предстоят. Ты должен это знать. Никто тебя не осудит, если будешь действовать со знанием дела. Но ты можешь рассчитывать на мою помощь, что бы ни случилось.

Мне нелегко далось произвести тебя на свет, понимаешь?

Он улыбается. Еще несколько дней в таком режиме, и он будет приходить поцеловать меня по утрам и вечерам.

Я не жалею о своих словах, что он может рассчитывать на мою помощь. Это чистая правда, я буду с ним до последнего вздоха, но он проводит почти весь день в моем кабинете, ходит взад-вперед за моей спиной, нервничает, стоит у окна, глядя на башни в белом небе, снова обещающем снегопад, опять ходит взад-вперед, проверяет мобильник, курит одну за одной мои сигареты, а у меня дел по горло. Анна жестом призывает меня к терпению.

В обед он ничего не ест, вечером тоже.

– Первый день самый трудный, – говорю я.

– Да ну? Тебе-то откуда знать?

Он берет лопату и в почти полной темноте – лунный свет совсем слабенький, – принимается старательно расчищать снег перед домом.

Возвращается весь в поту, но я вижу, что он отчасти снял напряжение – его отец делал то же самое зимой, когда мы ссорились, а в остальное время отыгрывался на опавшей листве, жег ее, вырывал сорную траву или принимался колоть дрова и все такое. Я подумать не могла, что Жози – хоть и всегда опасалась сексуальной притягательности крупных женщин для слабаков, – подумать не могла, что Жози способна довести его до такого, что она так ему дорога. Я озадачена. Мне не хватило в этой истории реакции, прозорливости, проницательности. Под пятьдесят это вряд ли может радовать.

Чуть позже я понимаю, что снова ошиблась. Я плохая мать, потому что прибегаю к нескольким бокалам белого вина, чтобы развязать ему язык, но, как бы то ни было, совсем другая реальность вырисовывается мелкими штрихами, складывается на моих глазах, как пазл, и я вижу наконец очевидное: не Жози ему нужна, ему нужен ее сын. Не женщина, а ребенок.

Многое вдруг проясняется, но я ничего не замечала, когда все было на моих глазах и на слуху, я не способна была представить себе ничего, кроме вечных семейных ссор, я была совершенно слепа. Поняв это, я сажусь рядом с ним и беру его за руку, но он так пьян, что не реагирует.