Левый полусладкий - Александр Ткаченко

Париж шалит. Париж дурманит. Я догнал ее у перехода. Дальше мы пошли уже вместе. Разговор ни о чем. Хорошая погода, город искусства, прекрасный кофе… «Почему бы не выпить еще чашечку кофе, я живу здесь неподалеку…» — «Почему бы и нет…» И вот мы уже идем по узкой улочке, она как-то примирительно шлепает каблучками. «Точно, проститутка», — мелькает в голове. А почему бы и нет? Но почему не говорит о деньгах?.. Господи, какая же я сволочь, так прямо и проститутка, где же ее сутенеры, которые должны жадно преследовать нас? Я машинально оглянулся. Никого. Господи, какой же я мерзавец, даже если она и… но это же ее дело. Да нет, просто какая-то симпатия, чашечка кофе для гостя из Москвы. Неужели я бы не сделал этого дома, познакомившись с парижанкой где-нибудь в полутуристическом месте?

Наконец мы пришли, как я понял, к ее дому и стали подниматься по крутой каменной сбитой лестнице. Примерно на пятом этаже мы остановились перед оцинкованной дверью, она стала открывать ее ключом. Вдруг я заметил сидящего на стуле крупненького, крепенького араба и все понял. Это был ее нукер, сторожила. Он одобрительно кивнул ей и презрительно посмотрел на меня. Она вошла в комнату и сказала — «семьсот франков» и тут же разделась. Я стоял ошарашенный таким поворотом. Она сказала повелительно: «Нет денег, зачем пришел» — и каким-то словом позвала нукера. Он был высок и стремителен и без промедления выпалил: «Давай пятьдесят долларов и проваливай отсюда». — «За что?» — «За то, что ты уйдешь отсюда живым». — «Да, но я…» — «Иначе у тебя будут проблемы, парень»… Я спускался вниз и думал о том, что это слишком низкая цена — пятьдесят долларов — за возможность остаться жить на свете. Я спускался и постепенно отходил от холодка, пробежавшего у меня по темени.

Но где наша не пропадала! Мы привыкли, что нас все время нагревают, и поэтому не очень расстраиваемся: то великий жулик — государство, то уличный жулик — наперсточник. Так что, в очередной раз попадая, ты суммируешь все жульничества, в которые был вовлечен и оставался без денег, и понимаешь, что на этот раз все закончилось не так уж плохо. На эту психологию и рассчитывают жулики. И если тебя нагревает жулик, которого ты любишь, то это просто игра. Но вернемся в Париж. Погуляв и успокоившись, я рванул на плас Пигаль… Париж дурманит. Париж чудит. В голове крутятся строчки не то Клячкина, не то Кукина: «Здесь, как на плас Пигаль, весельем надо лгать…» И вот ты уже замечаешь рекламу горячего стриптиза. «Человек» приглашает тебя, и ты спускаешься в довольно приличный ресторан, тебя встречают и говорят, что за сто франков входных одна выпивка бесплатная. Ну коль одна бесплатная, значит, ребята солидные, все о'кей. Тебя усаживают напротив «горячего шоу», которое на поверку оказывается не очень горячим. Ну раздеваются, ну танцуют, по одной, по две. Но в чем же жульничество? — спрашиваю я себя. Нет здесь жульничества. Для них горячее, для меня теплое шоу, какая разница, надо отдохнуть, расслабиться, попробовать Париж.

«Простите, вы мне закажете что-нибудь выпить?» — раздается сладчайший голосок над ухом. Я оборачиваюсь, ко мне подсаживается одна из стриптизерок. «Что будете пить? Шампанское?» Я, естественно, галантен. «Да, пожалуй. И коктейль». — «Нет проблем…» Она привычным жестом подзывает человека, и он приносит бутылку шампанского и коктейль. Затем она говорит, что будет пить только коктейль. Естественно, я убираю всю бутылку и заказываю вторую. Она: еще коктейль. Я слегка кайфую. Она шепчет мне на недурном английском о том, что, может быть, потом… Мелькает в башке: эта чистюля с английским не обманет. Она так близко ко мне приближается, что я завожусь, но она бесстрастна и даже трезва после трех огромных коктейлей.

На секунду она исчезает, я пробую ее коктейль — обыкновенный апельсиновый сок. Первое сомнение заползло мне под ногти. После третьей бутылки шампанского, а я могу держать удар, я решил рассчитаться, чтобы двинуться дальше, то ли с моей новой спутницей, то ли одному. Она узнала, что я из Москвы. И то, что я так легко много пил шампанского, доказало ей это… Официант положил счет на стол, я небрежно взглянул и подумал, что это нормально — шестьсот франков делим на пять, это получается… это получается… считал я, сто двадцать долларов. Достал «зеленые» и покровительственно спросил: «Могу я заплатить такими?» — «Мсье, вы не поняли, посмотрите внимательней на счет…» Я посмотрел и обомлел: там стояла сумма шесть тысяч франков! «Да, но это же деньги, за которые я могу купить ваш ресторан», — пытался пошутить я. «Мсье, не шутите, у нас очень крутой ресторан. У вас есть деньги, чтобы рассчитаться?..» Я пожал плечами: нет, таких денег нет. Моя девочка и человек срочно вскочили, от их любезности ничего не осталось, и они пошли к стойке метра. Пошушукались. Метр подошел ко мне и под горячее шоу пригласил в свой кабинет. «Надо платить, а то будут проблемы». Ох уж эти проблемы — они меня дома достали, а тут еще и в Париже! Я сообщил им, что у меня есть сто долларов, последние, что было чистой правдой. Они обыскали меня. Забрали стольник. Я совал им еще пятьдесят франков. «Эту мелочь возьми себе», — сказали мне и начали допрашивать: где здесь живу и могу ли принести деньги. Я понимал, что меня обжулили, но звать полицию бесполезно, наверняка они в сговоре, даже если и нет, старая болезнь боязни скандала придерживала меня.

Наконец убедившись, что с меня больше ничего не получишь, они сказали: «Лисен, гай (слушай, парень), у нас будут проблемы с нашим шефом, ты нанес урон нашему заведению, и у тебя будут проблемы, если ты не заплатишь». Но говорили они как-то вяло, из чего я понял, они уже блефовали в последний раз, довольные тем, что отняли у меня двести двадцать долларов за мои посиделки, но моим самым крупным прикидкам, долларов на пятьдесят. Наконец они отпустили меня. Девица смотрела на меня холодно, как патологоанатом…

И что же мы за народ такой, а? Нам ехать надо, а мы рыбу ловим. Все оттого, что долго жили взаперти и не попробовали того, что мир давно уже прожевал и выплюнул. Мы настолько лишены своей частной жизни, что постоянно готовы влипать, втягиваться в чужую частную жизнь, она нас манит, мы просто кайфуем оттого, что эта жизнь не наша — можно войти и выйти. Хорошо, если бесплатно или так, по мелочам. А если по-крупному? Слава богу, что жулики — это не бандиты. Они все делают красиво, и ты доволен, что рисковал и не влетел по-черному, да и они довольны: понемногу из каждого повытягивают — жить можно. Так что слова из фривольной песенки «Мама, я жулика люблю…» характеризуют нас очень точно — жулик накажет тебя настолько, насколько ты сам готов к этому наказанию. А любимым прощаешь все.

В слове «дантист» есть что-то знакомое и родное, слышится: диссидент, авангардист. Неслучайно при совке дантисты, работавшие по золоту, были под колпаком, а уж очереди на золотые коронки были похвостатей, чем на «Жигули». Лет пятнадцать назад среди моих приятелей прошел слух, что у меня проблемы с моими металлическими коронками, что я-де стал покруче и хотел бы иметь скромное золото во рту с напылением под натуральные зубки. Как-то ровно в девять утра раздался деловой звонок и мужской голос, не терпящий возражений, молвил: «Так, Александр Петрович, я все знаю, немедленно ко мне, кабинет такой-то и адрес…» Он назвал адрес уважаемой в городе поликлиники. Долго терпевший дешевку металлического блеска в глубине моего любимого рта, я немедленно очутился в кресле звонившего… «Начинайте сбивать старые коронки», — приказал он своим ассистенткам, как потом оказалось, студенткам четвертого или третьего курса стоматологического факультета с подозрительно мускулистыми, но красивыми ногами. Три часа подряд, чуть ли не с зубилами и молотками, они сбивали мне коронки, раскровянив мои десны, и можно было подумать, что я провел в тундре сто лет. Хотелось плюнуть на все и… Тут вошел маэстро и выгнал длинноногих. Мы остались вдвоем, я подумал, что мои мучения кончились и сейчас он начнет делать свою таинственную, алхимическую работу и через дней пять я буду улыбаться обычными человеческими зубами и только втайне ухмыляться: «Вот недоумки, не знают, что внутри чистейшее золото, и вообще, я золотой мальчик, юноша, целоваться буду, а она языком по золоту, по золоту и скажет: „Шура, какой у вас ослепительный рот“, а я ей: „А ты загляни поглубже…“» «Ну что, будем ставить коронки?» — «Да», — радостно сказал я. «Только сначала я бы хотел поговорить с вами», — прошептал мне на ухо дантист. Он закрыл дверь на ключ и начал втираться губами мне в ухо. «Мне говорили, что вы писатель, ну, там поэт. Я хочу, чтобы вы написали статью обо мне в областную партийную газету». — «Какую еще статью?» — ошарашенно спросил я с промелькнувшей уже мыслью, что в этой газете меня ненавидят. — «Я, — продолжал дантист, — кроме того, что замдекана стоматологического факультета, еще и руководитель объединенного танцевального ансамбля нашего института, и нам надо ехать осенью на Кубу, где мы будем танцевать перед Фиделем Кастро. Ну, что-то в этом духе — мол, такая личность и без квартиры, дело в том, что я стою на очереди уже пять лет. Я пойду со статьей к ректору, в обком…» — «Я, я, я…» — начал шепелявить я. — «Вы не спешите, посидите здесь, подумайте, ох, как и распотрошили вас мои танц… (он запнулся)… студентки, кровищи-то. Я вернусь через час, и, может быть, начнем работу…» Как я выкрутился из этой истории, я не помню, но помню, что конечно же про дантиста и танцевальный кружок я не писал и что кто-то другой и в другом месте за нормальную плату выполнил эту работу. Как-то я поинтересовался им. Он, сказали мне, в полном порядке, все так же руководит танцевальным ансамблем, завоевывает призы, практикует, только вот с факультета полетел, сгорел на золоте… Отсидел несколько лет, амнистировали, началась перестройка и так далее. «Вот собака, подумал я, бог не фраер, он все видит…»