Вдали от Рюэйля - Раймон Кено

— Когда вы начинаете сниматься?

— Сегодня после обеда. Но знаете, у меня совсем маленькая роль. Я — чемпион мира по боксу, а один молодой боксер, не кто иной, как Вальмег, отправляет меня в нокаут в третьем раунде и становится в свою очередь чемпионом мира. Фильм звуковой. Это вообще первый звуковой фильм Брунеллески: настоящее событие.

— После этого вы пойдете вверх. Как я рада за вас, — сказала Доминика.

— Мне наплевать, — сказал Жак. — Мне на все это наплевать. Доминика, я вас люблю, я вас люблю.

Он уже бредил вовсю, и если бы не проходившие на некоем расстоянии граждане, он бы поимел ее безжалостно.

Она так и не решалась так совсем и не.

Он взял ее за руки и удерживал перед собой, совсем как отец, который отдает под свой единоличный суд своего собственного ребенка.

— Отпустите же меня, — сказала она. — Вы с ума сошли.

Она высвободилась. И выразила глубокую брезгливость. Эта резкая реакция внезапно обескуражила Жака который тем не менее предпринял монолог подразумеваемый одновременно апологетическим и питиатическим[156]который Доминика прервала дабы назидательно объяснить что она не приемлет других почестей кроме как платонических и что между ними не может быть и речи о вульгарных и выделенческих формах реализации плотской любви. Еще какое-то время они это пообсуждали, и их прогулка закончилась.

Настроение у Жака напрочь испорчено. Фильм начинается со сцены, в которой Вальмег пробивается на чемпионат мира, почему именно с этой, Жак даже не задумывался. Его представляют звездуну, который его подбадривает. Разумеется, Вальмег чуть-чуть занимался боксом, но в нем нет ничего от чемпиона даже воображаемого. Жак дал ему несколько советов и показал несколько ударов. В обеденный перерыв он встретился с Мартиной в маленьком ресторанчике по соседству. Мартине показалось, что Жак сердится, в чем дело? неужели это из-за нее? она не понимает почему. Жак вел себя демонстративно нелюбезно.

После обеда снова работали над сценой чемпионата. Но Жак постепенно все больше склонялся к тому, что у Вальмега нагловатый тон и абсолютно невыносимая рожа и что совершенно несправедливо и гнусно, что этот засранец столь незаслуженно отбирает у него титул чемпиона мира. И вот, никого не предупредив, Жак решил отстаивать свой титул всерьез: во втором раунде, вместо того, чтобы получить в челюсть запланированный сценарием хук слева, он отправил своего противника в бессознательный нокаут. Этот акт вызвал у технического персонала протестующие крики. Брунеллески потребовал объяснений, которые превзошли все его ожидания, ибо он предполагал оплошность, но никак не намеренный отказ уступить пальму боксерского и мирового первенства.

— Что за идиотизм, — сказали Жаку. — Получился какой-то комедийный гэг. Как несерьезно. Вы что, обалдели?

В это не могли даже поверить.

И Жак оказался на улице.

— Вот и лопнула моя карьера, — улыбаясь, сказал он Мартине в заключение рассказа о своем подвиге.

— Ну и насмешил же ты меня, — сказала она очень серьезно.

Чтобы отметить событие, хотя оно уже само по себе было незабываемым, они пошли пить перно[157]и ужинать в ресторан несколько лучший, чем обычно, обмениваясь репликами типа:

— А ты веришь в звуковое кино?

Или:

— Да и вообще, все это кино…

Или же:

— А как там твоя Доминика?

Жак пожал плечами.

Официант попался лысый. Было жарко, женщинам удавалось пахнуть сильнее, чем картошка фри. Ужинающие демонстрировали радостное настроение. Пришел какой-то патлатый старикан и, услужливо улыбаясь, запиликал на скрипке.

— Как меня достает этот олух, — сказал Жак.

И пожал плечами.

Пиликальщик подсовывал под нос ужинающим свою плошку для милостыни с видом униженного и все же гордого говнюка.

— Ну до чего ж тошнотный, — сказал Жак, выдав ему десять су.

Он вздохнул.

— Доминика, — сказал он, — ах да. Доминика. Что за жизнь.

— Твоя подруга детства вредничает?

— Говорит, что амурничанье ее не интересует.

— Ну и насмешила же она меня.

— А меня нет. Мне досадно.

— Это пройдет.

— Не уверен.

— Конечно пройдет.

— Ты думаешь?

— Да.

Он задумался. Затем в третий раз пожал плечами и оплатил счет.

После ресторана они решили немного пройтись. Жак, похоже, всерьез задумался, Мартина оставила его в покое.

— А может, съездить в Гавр, — вдруг сказал Жак.

— Я вижу, куда ты клонишь, — сказала Мартина. — Нет, спасибо. Без меня.

Они вышли на какую-то длинную улицу, одну из тех, где консьержей выставляют наружу проветриться вместе с детьми, снующими во все стороны. Они встречали парочки, одни — завязавшиеся недавно, другие — не такие свежие, уже распустившиеся[158].

Мартина взяла Жака под руку и прижалась к нему.

— Нет, — сказал Жак, — я все-таки поеду в Гавр. А ты не хочешь?

Поезд как раз должен был отходить.

— Отправь мне открытку с обратным адресом, — сказала Мартина. — Я тебе пришлю твой чемодан с тряпками и шмотками.

— Спасибо. Ты хорошая.

— Во-во, уж назвал бы просто дурой.

Пассажиров было не очень много. Найти свободное место оказалось нетрудно.

— Я рад, что мы с тобой познакомились, — сказал Жак. — А за меня не переживай. Впрочем, я ни о чем не жалею.

— А я немного жалею, что ты уезжаешь.

Они обнялись; засвистел свисток проводника, и она вышла из вагона. Экспресс тронулся, медленно. Жак помахал рукой, Мартина помахала в ответ, после чего потянулись стрелочные посты и железнодорожные приспособления. Жак сел.

Напротив него вжимались друг в друга молодой господин и молодая дама, оба — вида неимоверно буржуазного. Чтобы занять время, они предавались чтению и манипулировали прессой (периодической).

В районе Сотвиля[159]гражданин поднял голову и сказал: