Запад в огне - Евгений Сухов

— Хочу видеть Оксану! Потом все остальное…

— Хорошо, ты ее увидишь. После того как скажешь, как нам достать Коршака.

Остап Гамула был изнурен, выжат до последней капли, оставалось только удивляться, откуда он находил силы, чтобы держаться. Голос звучал твердо, ничего похожего на психологический надлом.

Пытка сном — одна из самых тяжелых. Не поспишь день-другой, а на третий готов отдать оставшиеся годы, чтобы только вздремнуть на несколько минут. Такое состояние Тимофей прочувствовал на себе, когда в начале сорок второго ему пришлось допрашивать диверсантов, которых «Абвер» забрасывал в прифронтовую полосу буквально пачками. Оперативников катастрофически не хватало, основная нагрузка лежала на молодых лейтенантах. Не спать сутки было обычной нормой. Не давали спать и диверсантам, к которым была приставлена охрана, — их тотчас будили, как только они смыкали веки.

Однажды после двух дней бессонницы Тимофей вызвал на допрос диверсанта, приказав охране подождать за дверью. Оба обессиленные и невыспавшиеся, они смотрели друг на друга, соревнуясь в упорстве. В какой-то момент Романцев прикрыл глаза. Всего-то на мгновение! Но когда открыл их, то увидел, что диверсант уже поднялся со стула и замахивается на него тяжелой стальной пепельницей. Боевые рефлексы включились моментально — отпрянув в сторону, Тимофей успел заметить, как пепельница острым краем расщепила стол в том самом месте, где какое-то мгновение назад находилась его голова. Выдернув из кобуры пистолет, он дважды выстрелил в перекошенный от ярости рот. Череп врага брызнул кровью и осколками, рухнув на стену, он медленно сполз, оставив на белой штукатурке багровый след.

Полученный печальный опыт Романцев не забывал. Старался высыпаться и не проводил допросы, когда валился с ног.

В этот раз перед ним вновь сидел матерый и хорошо подготовленный враг, у которого еще оставалось немного сил для сопротивления. Бессонница — штука серьезная, она сама отыщет слабое место, а далее останется только вбить туда клин и лупить до тех самых пор, пока воля врага не сломается и не завопит о пощаде.

— Ты зря усмехаешься… Коханка твоя сказала, что с такими мразями, как ты, ничего общего иметь не желает! Руки заламывала, волосы на себе рвала, голосила тут, что кого угодно сдаст, лишь бы ей жизнь сохранили. Дескать, молодая, ей еще жить да жить. Так что она тебя самого первого сдала.

Гамула выглядел невозмутимым. От внимания Романцева не ускользнуло, что его губы едва заметно дрогнули. Спокойствие давалось ему с большим трудом. Так оно даже лучше, пусть растрачивает свои внутренние ресурсы, пусть покореженная воля покроется ржавчиной, а еще через несколько минут такого разговора он начнет рассыпаться по кусочкам.

— Не верю я тебе, — устало проговорил бандеровец. — Все это твои чекистские штучки… Не в ее характере такое. Она москалей ненавидит куда больше моего, а я ненавижу вас крепко… Будешь меня смертью пугать, так я ее не боюсь, — усмехнулся он. — Для себя я уже все давно решил. Все равно когда-нибудь помирать придется. Может, сейчас не самое плохое время. Лето… Осень я не люблю, дождливо!

— А ты молодец, крепко держишься, другие на твоем месте и половину бы не выдержали того, что тебе перепало.

— Я знаю, за что борюсь, за вольную Украину, и не успокоюсь до тех пор, пока на нашей земле ни одного москаля не останется!

— Москаля, говоришь, а что ты тогда со своими воюешь?

— О чем ты?

— Кое-что о тебе собрал. Ты тут мне про москалей все талдычишь, а сам неделю назад семью из шести человек убил. Все они украинцами были.

— Не знаю, о чем ты говоришь, не было этого. Украинцев я не трогаю!

— А вот я тебе напомню, если у тебя память дырявая… Неделю назад в селе Батоги председателя выбрали. Ты собрал всех жителей и сказал, что, если он покается, не тронешь его.

— И что?

— Покаялся он, а вот ты не сдержал своего слова, сначала твои побратимы жену его изнасиловали, а его, избитого, полуживого, смотреть заставили… А потом его вместе с женой и детьми за селом расстреляли… А трупы их ты велел в колодец скинуть.

— Брешут, не было этого, — равнодушно отмахнулся Гамула. — Кто ж тебе напел такое?

— Этот председатель и рассказал. Чудом уцелел, из колодца выбрался и к нам пришел. А вся семья погибла.

— Повезло ему, крепкий оказался, не часто такого встретишь, — скривился Гамула. — Значит, не ошибся я, москалям служил, знал, к кому шел… Жаль, недобил. Надо было бы проверить, в другой раз буду поосмотрительнее.

— Другого раза у тебя не будет. Это я тебе обещаю… Мне дальше перечислять? Десять дней назад одна молоденькая украинка вышла замуж за офицера Красной армии, так вы ее насиловали всем взводом, а семью ее всю вырезали. Может, будешь отпираться?

— Не знаю, о чем ты тут гутаришь. А девкам я бы посоветовал кохать кого нужно, тогда и беды не будет. Я хочу увидеть Оксану, комиссар! Больше говорить не стану. Можешь клещами из меня слова тянуть. — Гамула говорил медленно, с трудом справляясь с навалившимся на него сном.

— Вижу, что разговора у нас не получается… Караул! — На зов в кабинет вошли два автоматчика. — Отведите его в камеру. Спать не давать. Пусть сдохнет от бессонницы!

— Есть, товарищ капитан! — ответил старший караула.

Остап поднялся на некрепких ногах и, пошатываясь, зашагал к выходу. Оставшись в одиночестве, Тимофей взялся за прерванное письмо:

«Зоя, милая моя, ты даже не представляешь, как я по тебе соскучился! Можешь считать меня сентиментальным, но твою фотографию я ношу в парт-билете. Если увидит парторг, то наверняка получу от него серьезный нагоняй. Так что это будет наша с тобой тайна.

Природа здесь, на Западной Украине, очень красивая, точно такая, как ее описывал Гоголь. Порой мне кажется, что с того времени мало что изменилось. Несмотря на войну, люди находят время для песен, они у них очень пронзительные и трогательные. Украинцы так же, как и сто лет назад, отпускают длиннющие усы, а девки все задорные и смешливые, все сплошные хохотушки. Но тебе не стоит тревожиться, лучше тебя нет на всем белом свете.

Как бы мне хотелось увидеть тебя, обнять, насладиться твоим нежным теплом, услышать твой родной голос. Украинки, конечно, знатные певуньи, но с твоим голосом ни одна из них не сравнится…»

Неожиданный стук в дверь заставил Тимофея отложить письмо в сторону.

— Входите, кто там?

— Товарищ капитан, — вошел белобрысый сержант из охраны. — Мы пытаемся будить Гамулу, но у нас ничего не получается, — посетовал он, — арестованный просто валится со стула.

— Допекли, значит… Знаешь, однажды я уснул прямо во время сильнейшего артобстрела, — улыбнулся вдруг Романцев. — Снаряды разрывались буквально в нескольких метрах от меня, осыпали землей. Над головой роем свистели осколки, а я ушел в беспамятство и ничего не слышал.