Я дрался на Т-34 - Артем Драбкин

Атака гитлеровцев началась прямо в лоб, от дороги. Шло до сотни автоматчиков в маскхалатах, ведя огонь длинными очередями, будучи от меня примерно на расстоянии триста — четыреста метров. Вначале я не понял, откуда такая решительность. Будь у меня хотя бы десяток осколочных снарядов и четыре — пять пулеметных дисков, я бы их успокоил за несколько минут. За грохотом автоматных очередей я услышал шум мотора тяжелого танка: «Тигра» или «Пантеры». Значит, вот чем определилась их решительность! У них появился тяжелый танк. Кричу оставшимся трем — четырем пехотинцам, чтобы кто-нибудь из них выглянул из-за дома и посмотрел, что там у меня слева на дороге. Никто не откликнулся.

Решение сложилось мгновенно: подпустить «Тигр» на двести метров и влепить ему в лоб последним подкалиберным снарядом, выскочив из-за дома. Командую механику: «Петя, заведи мотор и не глуши его, подпускаем „Тигр“ поближе, выскакиваем из-за дома и на счет „четыре“, не дожидаясь моей команды, сдавай назад». Дали с радистом по две короткие очереди из пулеметов, уложив несколько атакующих фигур.

Шум двигателя теперь раздавался совсем близко. Крикнул механику: «Вперед!» и, выскочив из-за дома, увидел впереди, метрах в ста пятидесяти, «Тигр» с десантом, только что тронувшегося вперед после короткой остановки. Это мне и было нужно. Не дав своему танку погасить колебания от резкой остановки, беру в прицел немецкую машину и стреляю в лоб немецкого танка. Никаких последствий! Петр резко дернул танк назад, а я крикнул заряжающему Фетисову, чтобы зарядил осколочным. И тут увидел, что немецкие автоматчики остановились. Я выстрелил по ним в упор последним осколочным снарядом и увидел, как они побежали. Выскочив из-за дома на одно мгновение, мы замерли от увиденного. «Тигр» медленно охватывало пламя. Один из членов его экипажа наполовину свесился с башни. Прогремел взрыв. Фашистского танка не стало. Мы опять победили.

Забыв о том, что у меня остался один бронепрожигающий снаряд, я приказал зарядить его и решил в дуэльном бою с «Фердинандом» уничтожить самоходку. Вместо того чтобы успокоиться, полез на рожон.

Петр также, как это делал и раньше, в этом бою по моей команде подал танк задом из-за дома влево и свел меня с глазу на глаз с «Фердинандом», который и ждал меня, наведя заранее свое орудие. Он дал мне время взять его в прицел, однако в выстреле опередил, влепив мне болванку под погон башни. Стальная болванка разбила чугунные противовесы пушки, убила Фетисова и застряла в задней стенке башни. Второй снаряд разбил маску пушки и развернул башню танка, заклинив ее люк. Я крикнул: «Выпрыгиваем!» и попытался головой открыть заклинивший люк. После третьей попытки с трудом открыл его и практически с третьим выстрелом «Фердинанда», подтянувшись на руках, выскочил из танка, упав около него на землю. В полевой сумке прямо на борту башни я хранил английские диагоналевые брюки и гимнастерку, подарок английской королевы советским офицерам. Думал, если придется выпрыгивать, я их рукой схвачу. Какие тут брюки! Самому бы целым остаться! Увидел моего радиста-пулеметчика сержанта Елсукова, бегущего метрах в пятнадцати впереди. Обернулся и увидел, как убегавшие ранее немцы опять перешли в атаку. Они были всего метрах в ста пятидесяти от меня.

Я бросился за радистом к ближайшим домам, но, пробежав несколько метров, услышал крик Петра Дорошенко: «Лейтенант, помоги!» Обернулся и увидел Петра, повисшего в люке механика-водителя, зажатого его крышкой. Под огнем вернулся к нему, оттянул люк вверх, помог ему выбраться, а затем, взвалив его на плечи, понес на себе. На его фуфайке проступали все увеличивающиеся в размерах семь красных пятен. Впереди перед домами пролегала канава, которая простреливалась с противоположного берега оврага. Прикинул, что я ее перепрыгну, и перепрыгнул бы, но за 2 — 3 метра до моего подхода к канаве противник вдруг прекратил огонь, очевидно, менял ленту или диск, и я свободно перешагнул через нее, неся на себе Петра Дорошенко. До крайних хат оставалось где-то двадцать — тридцать метров, когда я увидел, как артиллеристы нашего МСБ выкатывают два орудия, готовясь к бою, а наши автоматчики, развернувшись в цепь, пошли в атаку. У меня в глазах потемнело, и силы оставили меня. Ко мне подбежали ординарец командира батальона капитана Зиновьева и девушка-санинструктор, подхватили Петра Дорошенко. На повозке нас отвезли в деревню, откуда вчера я начал этот бой.

Командир бригады вышел встречать меня на крыльцо, обнял, поцеловал, сказал: «Спасибо, сынок» и ввел в хату, где я рассказал о выполнении приказа. Выслушав меня, командир бригады сказал, что командование представляет меня к званию Героя Советского Союза, механика-водителя Петра Дорошенко — к ордену Ленина, заряжающего сержанта Фетисова — к ордену Отечественной войны I степени (посмертно) и радиста-пулеметчика сержанта Елсукова — также к ордену Отечественной войны I степени. Надо сказать, что это было второе представление на Героя, однако Золотую Звезду я получил только в 1992 году.

Оказав первую врачебную помощь Петру Дорошенко, медики взялись за меня. Пинцетом медсестра подцепила небольшой осколок, который наполовину вошел в область шеи. Затем попросила меня встать, но я не смог. Резкая боль в правом колене заставила меня сесть.

Стали снимать сапог, но он не поддавался из-за резкой боли в ноге. Командир бригады Федор Андреевич Жилин одернул их: «Что стоите, режьте голенище сапога». А на мне те самые трофейные сапоги, что Петр Тюрин достал мне в разгромленном обозе. Я взмолился, чтобы не портили такие чудные сапоги. «Режьте, — приказал он, — а тебе, сынок, дарю свои хромовые, которые мне пошили и привезли сегодня утром». Сказав это, он поставил около моего стула отличные хромовые сапоги. Разрезав сапог и правую брючину и открыв колено, я увидел, что оно распухло и увеличилось раза в полтора. Видно, несколько осколков попало в колено. Я все никак не могу успокоиться — меня всего трясет. Командир приказал дать мне водки. Я полстакана выпил, как воду, и вскоре уснул.

К вечеру нас с Петром отправили в тыл. Его отвезли в госпиталь для тяжелораненых, а я, пройдя через ряд прифронтовых госпиталей, оказался в городе Тараща в госпитале для легкораненых. Госпиталь был развернут на скорую руку, был плохо оборудован и грязен. Раненые лежали в приемном отделении на грязном полу, и никто о них не заботился. Я сразу же решил оттуда выбираться. Добыв палку, доковылял до дома одной из девушек, жившей в пригороде Лысая Гора, у которой мы собирались в январе, когда мой танк был подбит. Приняли меня очень хорошо, а компрессы из домашнего самогона поставили меня на ноги в течение недели. Долечивался я уже дома, в Арзамасе, получив отпуск у командира бригады.

В апреле я вернулся в бригаду, штаб которой располагался в деревне Бокша, на границе с Румынией. Однако командовал ею уже не Жилин, а подполковник Павловский, который, как мне показалось, больше занимался концертами художественной самодеятельности, чем подготовкой бригады к боям. На другой день после моего прибытия он вызвал меня к себе и в присутствии начальника политотдела подполковника Молоканова и своей полевой жены, которую он привез с собой, немного расспросив меня, объявил: «Я вас назначаю своим командиром танка и одновременно будете моим адъютантом». Он только что приехал на фронт, и мой орден Красного Знамени, полученный вместо Звезды Героя за взятие Киева, видимо, действовал ему на нервы. Я ответил, что такой должности — адъютант — у командира бригады нет, а командиром танка за год моего участия в боях я уже походил, и если я в бригаде не нужен и не достоин должности хотя бы командира танкового взвода, то прошу меня направить в резерв. «Ах, вот как, — воскликнул он, — тогда идите». Забегая вперед, скажу, что этого «полководца» сняли после первых же боев, но он к этому времени практически угробил бригаду. Правда, меня в ней уже не было.