Таежный бродяга - Михаил Демин

— Одна только беда: выспаться, кобели, не дают. Только задремлешь — кто-то сразу наваливается. Среди ночи проснешься — тебе уже ноги в потолок задирают… Прямо — смех! — При этих словах она улыбнулась медленно, и была в ее улыбке какая-то наивная, непобедимая, первобытная простота. — Я всю дорогу так и пролежала — ногами в потолок…

— А ты откуда едешь-то?

— Да из Москвы.

— И куда же?

— В Тайшет.

— По работе?

— Да нет… к мужу. Домой.

— К мужу? Вот как! — Я удивленно поднял брови. Хотел еще сказать, но сдержался, промолчал. В конце концов, что ж… бывает, очевидно, и так… В безумном этом мире — чего только не случается!

Все же погодя я спросил — с осторожностью:

— Он кто же — твой муж?

— Лейтенант.

— Служит, что ли, в Тайшете?

— Ну да. В местном управлении.

— Это в каком же управлении — в лагерном?

— Ага, — сказала она. — Он у меня — чекист.

Так мы толковали какое-то время. И я узнал ее жизнь. И эту — вагонную — историю. Суть ее вот в чем: возвращаясь из отпуска, с юга, Люда остановилась в Москве (решила побродить по магазинам), и там у нее — в толкучке — украли все вещи и деньги. Надо было как-то устраиваться с билетом… И Людочка быстро нашла выход из положения; проникла на вокзал, разыскала проводников и сразу обо всем с ними договорилась. Они согласились провезти ее, но с одним условием: платить она будет — натурой… Что ж, Людочка условие это приняла охотно, легко. (Вообще, она, судя по всему, была большой любительницей приключений!)

В вагонах дальнего следования проводников, как правило, двое. Работают они впеременку. Пока один бодрствует, другой отдыхает. В служебном купе, таким образом, всегда есть свободное место. Его-то и заняла Людмила… И в первую же ночь, притащив в купе водки и закусок, проводники напоили ее до изумления. Полежали с ней оба — по очереди. А затем пригласили товарищей… И так началась любопытная эта поездка.

Люда отрабатывала ее старательно, активно, без передышки. Отдавалась делу самозабвенно. (Халтуры она здесь не терпела!) И за трое с лишним суток пути успела обслужить всю поездную бригаду — вплоть до машиниста и кочегара…

И вот так, «с ногами в потолок», она и доехала в конце концов до дома.

На перроне встречал ее муж — щуплый, молоденький лейтенант, в опрятном кителе и новеньких милицейских погонах. Она обняла его, прильнула с нежностью. Потом обернулась к поезду и прощально помахала рукой…

И удалилась — в обнимку с мужем — больше уже не оглядываясь.

Провожать Люду вышла вся обслуга экспресса. Железнодорожники выстроились как на параде. И машинист — отправляясь — дал неположенный по правилам протяжный, мощный, торжественный гудок.

В эту ночь я уснул не скоро, долго еще сидел с проводниками. Мы пили водку, вспоминали «пассажирочку» и рассуждали о жизни — о ее зигзагах и чудесах…

Задремал я под утро, когда уже сочилась меж шторами бледная заревая прозелень. И во сне явилась ко мне Наташа — почему-то нагая, слегка прикрытая простыней… Но видение это тут же заслонилось другими. Выплыло и угасло лицо Юры. И я снова увидел себя в отделении московской милиции. И голос капитана Прудкова сказал — грозно и явственно:

— Закон — наш Бог. А Бог любит троицу… И потому прощения тебе теперь не будет. Ты снова схитрил, увильнул от ссылки. В третий раз нарушил закон. В третий раз! В третий раз!

Я очнулся с трудом и не сразу; кто-то крепко тряс меня за плечо, приговаривая:

— Эй, вставай. Третий раз уж бужу — приехали… Иркутск!

Сойдя с поезда, я сразу же направился в гостиницу. Побрился и принял душ. Потом разобрал вещи. Уложил стихи в небольшую кожаную папку (подарок кузена), на которой золотым тиснением было выведено: «Второе Всесоюзное совещание молодых писателей». И не спеша пошагал по городу, отыскивая нужный адрес.

Сибирь меня встретила ласково… Странно: в Москве, когда я уезжал, уже вовсю пахло осенью. Дышали сыростью зори, перепадали частые дождики. А в Иркутске царили сушь и прозрачная ясность. Здесь, за четыре тысячи верст к востоку — в самом сердце Азиатского материка — лето еще не ушло, не угасло. И вдоль иркутских улиц еще кружился и застилал тротуары белесый тончайший тополиный пух. (И город этот с тех пор таким и остался в моей памяти — тополевым!)

Я брел по белой этой, пушистой пороше — размахивал папкой, посвистывал, с любопытством поглядывал по сторонам. Денек был веселый. По улицам с криками носились мальчишки — поджигали спичками пух. Он вспыхивал сразу же, легко. И по обочинам тротуаров — змеясь, перекрещиваясь — бежали зыбкие синеватые огоньки.

Возле углового дома (того самого, что указан был в адресе) стоял у калитки какой-то долговязый парень — сутуловатый, с унылым профилем — и тоже смотрел на мальчишек. Я спросил его: не знает ли он некоего Шарора… И парень, сощурясь, сказал:

— Это — я сам.

И потом — прочитав письмо:

— Ну, здравствуй. Я о тебе уже знаю. За это время еще одно письмо пришло. Ребята просят помочь… Что ж, я готов. Только — как? Ты вообще-то что намерен делать?

— Не знаю, — замялся я, — может быть, что-нибудь — в здешней газете?..

— Попробуем, — пробормотал он. — Но учти, я вообще-то работаю ведь не здесь, не в городе, — а в строительной многотиражке, на Братской ГЭС… Слышал об этой стройке? Это под Иркутском — недалеко.

— Еще бы! — воскликнул я (хотя, признаться, никогда о ней и не слыхивал). — Разумеется!

— И живу я тоже — там. А здесь, дома, бываю редко, наездами… Тебе, старик, повезло — что мы так с ходу встретились.

Ага! — подумал я, вот оно, начало везения — первый сигнал!..

Шарор наконец сказал, одернув пиджак и поправляя галстук:

— Что ж, пойдем. Представлю. У меня, кстати, тоже есть там дела… Сегодня понедельник, день тяжелый, я обычно предпочитаю другие дни. Но — ради такого случая!..

В редакции было людно, шумно, накурено. Тут царила особая атмосфера деловой суеты и веселого беспорядка… Шарор поминутно задерживался, окликая знакомых, здороваясь с ними. Он знал всех, был своим здесь, чувствовал себя уверенно, свободно, и я ему завидовал…

Возле двери с табличкой «Зав. отделом литературы и искусства» он остановился. Мигнул мне заговорщически. И, толкнув дверь, посторонился, почтительно пропуская меня вперед.

И я вошел, неся перед собою — как щит — кожаную папку с золотым тиснением.

— Привет, Ирина! — Мой спутник обратился к женщине, сидевшей за столом в глубине кабинета. — Вот — гостя привел. Московский поэт.

— Очень рада, — сказала Ирина.