Братья наши меньшие - Владимир Данихнов

Я вошел в подъезд. Здесь было чисто, но все равно пахло затхлостью; из подвала, в который вело пять или шесть ступенек, несло сыростью; лампочек на площадках не предусмотрели, и чем выше я поднимался, тем темнее становилось.

Я тащил мальчишку наверх. На втором этаже услышал, как внизу скрипит дверь. Побежал выше, тянул робота изо всех сил. На четвертом этаже было совсем темно: окна здесь были забиты штакетником. Я замер у самой лестницы, а робота заставил лечь на бок. Ноги он подтянул к груди, а руками обхватил колени. Лежал бесшумно, и я тоже замер. Шаги стихли этажом ниже. На пятом заиграла музыка; мне приходилось вслушиваться изо всех сил, чтобы не прозевать соглядатая.

Снова послышались шаги. Они становились все громче и громче. Шпион поднимался.

Один. Два. Три…

Всегдашняя моя привычка считать ступеньки пригодилась.

От одной площадки к другой ведет ровно двенадцать ступенек.

Четыре. Пять. Шесть…

Соглядатай замер, прислушиваясь. Что-то подозревает. Видит меня? Нет же, не может быть, здесь так темно, что хоть глаз выколи.

Опять пошел.

Девять, десять… двенадцать.

Под ногами у него скрипнула плитка. Он здесь, совсем рядом, на площадке между этажами. Ждет.

Я бесшумно присел на корточки, одной рукой вцепился в перила, другой уперся в стену, прижал подошвы ботинок к спине мальчишки и замер.

Шаг. Другой. Третий. Четвертый.

Пора!

Я толкнул Колю в спину обеими ногами. Робот покатился по лестнице как раз в тот момент, когда соглядатай достал фонарик и посветил вперед. Яркий свет ослепил меня, и я многое пропустил, но, судя по отчаянному крику шпиона, ему тоже пришлось несладко. Грохнуло, а потом раздался слабый стон. Фонарик отлетел в сторону, но не разбился; светил в стену площадкой ниже.

Шум, похоже, услышали многие. На пятом этаже прикрутили музыку. Надо спешить, пока милицию не вызвали.

Я кубарем скатился с лестницы, подхватил фонарик и посветил на охранника в костюме «Unoratti», который валялся на полу головой к батарее отопления. Передо мной был тот самый мужик, который пил пиво с барменом. Он стонал, ворочая головой из стороны в сторону, по лбу у него протянулась тонкая струйка крови. В ногах охранника в той же позе — ноги прижаты к груди — лежал мой верный робот. Я схватил мальчишку за руку и заставил подняться.

— Молодец, Коля, — пробормотал я, спускаясь вниз, освещая дорогу фонариком. — Сработал как надо.

У подъезда на секунду остановился и поводил фонариком из стороны в сторону: вдруг соглядатай пришел не один? Но вокруг было пустынно. Мокрый снег прекратился, и асфальт влажно поблескивал в лучах электрического света.

Быстрым шагом мы с Колей шли к арке. Выглядел мальчишка неважно, грязный как черт, но чистить его было некогда.

— Спасибо скажешь, — сказал я, довольный, когда мы садились в вагон монорельса. — Я тебя спас. Ну и себя заодно, но благородный человек о себе не скажет ни слова.

Как только мы вошли в наш подъезд, Коля встал. Встал намертво, навсегда, навечно, замер столбом возле первой ступеньки и закрыл глаза. Я дернул его за руку. Громов-младший качнулся, но не упал. Я дернул сильнее — он качнулся сильнее, но все равно не упал.

— Блин, неужели заряд кончился? — пробормотал я, раскачивая киборга из стороны в сторону. — Эй, есть кто живой! — крикнул ему в ухо. Постучал кулаком по черепушке. Черепушка звучала глухо.

Робот молчал. Заряд и вправду кончился.

Я прислонил его к перилам и потащил наверх к лифту, перекатывая мальчишку с бока на бок. Потом таким же манером протащил вдоль стеночки, сдирая побелку.

— Ну ты и тяжелый, чертяка…

Аккуратно причесанные волосы мальчишки немедленно растрепались; костюм, и так грязный, покрылся белыми пятнами.

Кое-как докатив Колю до дверей лифта, я нажал на кнопку.

Ничего не произошло.

Кнопка не загорелась. Лифт не сдвинулся с места.

— Нет, господи, нет… — бормотал я, отчаянно, раз за разом, вдавливая кнопку в пластиковую панель. Лифт уговорам моего пальца не поддавался. Тогда я бросил кнопку, подошел и стукнул в обитую европанелью дверь напротив. Позвонил и снова стукнул. Вначале внутри было тихо, а затем за дверью зашевелились, заворчали, как медведи, потревоженные во время спячки, шепотом выругались, и в глазке загорелся желтый огонек.

— Кто там?

Это была наша лифтерша, Клавдия Степановна. Тетка на редкость вредная и, кажется, немного не в себе. К ней я старался не обращаться, но сейчас был другой случай.

— Клавдия Степановна, лифт не работает! — сказал я желтому огоньку вежливо.

— Знаю! — мигнув, ответил огонек.

— Не могли бы вы…

— Не могла б! Мастера придут завтра утром или к обеду! И вообще, сам виноват! Нечего шляться неизвестно где по ночам, понял?

Я посмотрел .на часы — они утверждали, что сейчас самое что ни на есть детское время: без пятнадцати девять.

— Клавдия…

— Ты меня не понял? Ты ходишь по волоску, парень. Уходи!

— Я-то уйду, но…

— Не испытывай мое терпение! От меня так просто никто не уходил!

— Однако…

— Я даю тебе последний шанс.

Я смолчал. Огонек мигнул и погас.

— Мымра! — шепнул я и коснулся двери носком ботинка — остался едва заметный отпечаток. Дело было провернуто тихо и незаметно, но Клавдия Степановна услышала и завизжала:

— Убирайся, шпана! Милицию вызову!

Пришлось убираться.

Я постоял возле робота немножко, задумчиво почесал затылок, а потом решил, что никто его за пять минут не украдет, и, перепрыгивая ступеньки, побежал наверх. На родном одиннадцатом этаже минут пять отдыхал, упершись руками в стену, пытался вернуть потерянное между этажами дыхание.

Долго колотил в Лешкину дверь, но он так и не открыл. Вместо этого мигнул огонек в глазке квартиры тети Дины; мигнул и погас. Потом за ее дверью заиграли на фортепиано. Этюд Шопена в исполнении Маурицио Поллини. Я смутно представлял, кто такой Шопен, а про Поллини вообще ничего не знал, пока тетя Дина не принялась рассказывать всем, какая она музыкально образованная.

Наверное, тетя Дина таким образом хотела заглушить голос совести, ведь кусочек яблочного пирога мне так никто и не предложил.

— Уродство, — пробормотал я и в последний раз саданул по двери ногой. — Ты сволочь, Громов, самая настоящая подлая сволочь! Однажды ты попросишь меня посидеть с мальчишкой, а я скажу: сдохни, паскудный Громов! Хрен тебе! Не буду с ним сидеть!