Луч широкой стороной - Ольга Колпакова

– Ты опять не с нами? – спросила девочка его мечты так, словно они не мельком виделись в библиотеке, а дружили много лет.

Димка сглотнул и с трудом проговорил:

– Да я бы рад, но завтра бега, лошадь надо готовить… Приезжайте болеть.

– Ох ты, обязательно! – обрадовался Ленин, наводя фотоаппарат на провожающих. – Надеюсь, борьба будет острой!

Дима молчал и смотрел на нее. Всё, решительно всё ему в ней нравилось. И смуглое лицо, и миндалевидные глаза с длинными ресницами, и длинные косы, и серьги в виде полумесяца, и завиток над ухом, и даже те дурацкие книжки, которые она несла тогда в библиотеку, ему тоже нравились.

– Ладно, народ, выдвигаемся, – с едва заметным раздражением сказал Николай и потянул Лену за рукав.

– Да, пора, пора! Счастливо оставаться, сухопутные! – Ленин, сделав несколько кадров, закрыл объектив.

Родители пошли проводить сплавщиков до реки. Димка с трудом заставил себя повернуться и пойти в другую сторону.

«Думай про бега. Думай про бега», – уговаривал он себя, и ему самому тоже очень хотелось бежать. Не важно куда. Хотелось раскрутить земной шар, чтобы он вращался как можно быстрее…

Чарыш пел. Камни, рыбы, птицы были в потоке этой песни. Дина с нетерпением ждала, пока накачают и скрепят между собой лодки, чтобы тоже влиться в кай. Родители, речитативом озвучив инструкции, еще раз напомнили, что будут ждать сплавщиков на машине у могильника в девять часов вечера. Николай и Игорь отвели лодки поглубже, чтобы дном не задевать камни, и только потом залезли к девочкам и Ленину и взялись за весла.

Чарыш, полноводный после дождей, стал легкой дорогой даже на перекатах, так что можно было, не особо следя за течением, болтать и наслаждаться песней, куда подголоском вливался голос прибрежных ив и ритмично расставленных тополей. Своя мощная партия была у холмов, набирающих высоту ближе к горизонту.

Они много говорили про пещеры, про то, что под скалами все пустоты соединены между собой, да и не только под скалами… Рассказывают, есть проходы и к чудским копям, и к демидовским шахтам.

– Ну, если есть, то Князь с Советником их точно найдут, – уверенно сказала Лена.

Девчонки еще раз обсудили вопрос с таинственным передвижением свалок, но пацаны упорно не поддерживали эту тему. Потом Дина рассказала про акустический генератор, который она сама в действии не увидела – была в это время у Лены, но много про него услышала, когда вернулась.

– Я тоже слышал! – Николай оказался в теме. – У нас Пугай на будку забрался и сделал стойку. Полчаса не шевелился. Мы думали, может, где-то в верховьях гром или шахта рушится…

Ленин принимал активное участие в разговоре, и это немного смущало подростков. За ним всегда оставалось последнее слово. Но приходилось мириться – это был пропуск на сплав: без взрослых к Синему утесу ребят никто бы не отпустил. Тем более Ленин работал не где-нибудь в Змеиногорске, а в Москве, а это не баран чихнул. Хотя от родителей парни знали не самые привлекательные подробности из жизни Ленкиной семьи, все делали вид, что слушают Ленина с интересом. Только сама Лена отводила глаза, когда отец начинал заливаться соловьем. Она его не простила. И не собиралась. Но чтобы не усложнять, делала вид, что все нормально, что все это обычное дело. В книжках вон сплошь и рядом измены.

Каждое лето, приезжая навестить семью, отец впаривал им с мамой, что вот-вот он что-то наладит, чем-то займется и у них будет море денег, чтобы купить квартиру в столице и всем вместе туда переехать, а сам лежал на диване, оберегая свой только ему очевидный талант от любых физических нагрузок.

В городе у него была другая женщина, об этом знали все, и Лена тоже, а мама так даже разговаривала с ней по скайпу и выяснила, что у отца из самого постоянного места работы в Москве был такой же, как в деревне, диван, на котором он выращивал свои идеи. Но росло в основном пузо.

– А ведь меня родители предупреждали, и дед Алтынтас предупреждал, – вздыхая, откровенничала мать с дочкой; чаще всего это происходило в бане, где человек оголялся и внешне, и внутреннее. – Но ведь красавец приехал! А умница какой! Ничего не умеет по хозяйству – так в молодости это не важно было, – помогая дочери промыть волосы, продолжала мать. – Пять лет только и делал, что фотографировал в основном для буклетов, а потом стал ныть, что талант свой в землю зарывает в деревне. В какую землю?! Он на огороде даже ни разу не был. Ну и выставила чемодан с его талантом, чтобы не слушать про загубленную молодость.

Мама у Лены обожала свой дом и не собиралась никуда уезжать. Она выреза́ла по дереву, да так, что из соседних деревень приезжали любоваться на наличники, резное крыльцо, ворота, качели – все было кружевное, радостное. Но хорошее дерево для резьбы стало попадаться все реже, и уже не большие формы, а маленькие резные шкатулки, панно, украшения заполняли дом. Как можно все это сменять на бетонную коробку?

Папа и Лене, приезжая, начинал морочить голову мечтами о приличном вузе, о перспективах, которые откроются для нее в столице, обещая показать ее фотографии в модельном агентстве (такие типажи сейчас в моде), но все это будет, как только решится вопрос с квартирой. Лена внутренне психовала, когда речь заходила о «типажах», но делала вид, что верит. Спорить с отцом было небезопасно. За малейшим сомнением в его таланте могла последовать долгая истерика про убожество и деревянный век, в котором живут Лена с мамой и вся их Пустынка.

– Юродивый, – бросала на это мать, – одна радость от тебя – красивый ребенок. Иди, лежи дальше, а нам картошку окучивать пора.

Лена, глядя на привлекательного, но уже слегка обрюзгшего отца, помотала головой. Ошибку матери она, конечно, не собирается повторить. Димка… Он странный. Но он не такой, не такой… Он… Она не знает, какой он, но он такой… Она не может не думать о нем.

– Лен! – позвала Дина, заметив, что подруга не отозвалась на предложение Николая подплыть к острову. – Черемухи хочешь?

Причалив к крутому берегу, над которым чернели кисточки черемухи, ребята, не выбираясь из лодок, нарвали ягод и плевали в воду косточки, меряясь, кто дальше. Потом сравнивали языки – у кого чернее.

Стоянку решили сделать у Синего утеса. Скалы действительно были синими. Вернее, они были зелеными из-за хлоритовых сланцев. Но солнечный свет превращал зеленый цвет в ярко-синий. Полюбоваться ими можно было только со стороны реки, поэтому плыли медленно, подальше от берега. Слухи о том, что под скалами были то ли полость, то ли пещера, то ли омут, никто еще не опроверг. Короче, опасное место.

– Дядя Аржан недавно тут пропал, – негромко сказала Лена. – Так и не могут найти.

– Это… Это про его собаку мне Князь говорил! – вдруг вспомнила Дина.

Чалиться начали, миновав отвесную стену. Пока вытаскивали лодки и раскладывали вещи на просушку, Николай успел рассказать Дине историю дяди Аржана. Он был пасечник. Пасека огромная, ульев на семьдесят. И его отец был пасечник, и дед. А несколько лет назад с пасекой что-то случилось. Рои стали один за другим погибать. Те пчелы, которые выживали, как с ума сходили: словно пьяные, вертелись на месте, летали кругами и на медосбор не шли.