Судьбы и фурии - Лорен Грофф

– Оставь его в покое, Чолли. Его тело переломано от головы до пальцев ног. Если когда и можно позволить себе растолстеть, то определенно в такой ситуации.

Лотто понял, что больше туда не вернется. Не мог он видеть всех этих людей, в то время как ненавидел всех и вся. Вместо этого он ушел в их с Матильдой спальню, кое-как разделся и улегся на кровать.

Но едва он провалился в зыбкую вечернюю дрему, дверь внезапно открылась и поток света вырвал его из сна. Затем дверь снова захлопнулась, и Лотто понял, что теперь кроме него в комнате есть кто-то еще. Лотто запаниковал. Он едва ли мог двигаться! Если кто-то сейчас вздумает заползти в постель и изнасиловать его, он и сбежать-то не сможет! Но кем бы ни был взломщик, а точнее, взломщики, кровать не была объектом их интереса. Лотто услышал приглушенный смех, шепот, шорох одежды, а затем – характерный ритм, бьющийся о дверь ванной комнаты. Приглушенные слова, шлепки и сдавленные возгласы. Еще немного, и они вышибут ему дверь. «Завтра нужно будет затянуть болты потуже», – отметил для себя Лотто. А затем в его сердце ножом вошло ревнивое понимание: когда-то и он мог вот так затащить девчонку куда-нибудь и отделать, как следует. И потом она была бы довольна куда больше, чем эта бедняжка, хотя ей вроде бы тоже неплохо. Но в ее стонах все же слышались фальшивые нотки. В лучшее время он бы встал и присоединился к ним настолько естественно, что выглядело бы все так, будто они же его и позвали. Получилась бы славная оргия. А теперь все, что он может, – это валяться в своей кровати, как краб, в этом дурацком гипсовом панцире и мысленно критиковать развернувшееся представление. Лотто вошел в роль и под прикрытием темноты выпростал из-под одеяла свою здоровую руку и пощелкал пальцами на манер клешни. Потом девчонка выкрикнула долгое «А-а-а-ах!», парень прокряхтел что-то созвучное, а затем они оба засмеялись.

– О боже, то, что надо, – прошептал парень. – Эти вечеринки становятся настоящим дерьмом, когда люди притаскивают с собой детей.

– Я знаю, – ответила девушка. – Бедный Лотто, он с такой жадностью смотрит на всех этих детишек. А Матильда стала такой тощей, что это уже просто отвратительно. Если она продолжит в том же духе, то скоро превратится в ведьму. Я имею в виду: люди же не просто так придумали ботокс.

– Никогда не понимал, почему все считают ее красоткой. Да, она высокая и худая, и она блондинка, но точно не красотка. Я в этом деле знаток!

Раздался шлепок.

«Задница?» – подумал Лотто.

[Бедро.]

– В ней есть что-то. Помнишь, как в девяностые мы все ужасно ее ревновали? Вспомни, история любви Лотто и Матильды, величайшая история из всех. А их вечеринки! Боже, мне теперь даже стыдно за них…

Дверь открылась. Мелькнула лысина и ярко-рыжие волосы. Ага, Эрни. Вслед за ним мелькнуло голое плечо. Даника. Ну конечно. Возрождение старой интрижки. Бедный Чолли. Тошно… До чего дешево некоторые люди ценят верность. Чувствуя себя невероятно уставшим, Ланселот встал и снова оделся. Все эти люди могут затрахать друг друга до смерти, но он не позволит им совать носы в их с Матильдой дела и перемывать им кости. Как это нелепо, что его беспокоят укусы таких мелких мошек. Да к тому же еще и таких шлюховатых мошек.

Стоя в дверях со своей женой, он сердечно попрощался со всеми друзьями, глядя, как вслед за родителями уходят и дети, как менее пьяные развозят более пьяных. Прощаясь с Даникой и Эрни, Лотто рассыпался в таких любезностях, что они оба покраснели и неуклюже попытались ответить ему тем же. Даника просунула пальцы в петлю его ремня, когда целовала его на прощание.

– И вот снова мы одни, – сказала Матильда, глядя, как последние огоньки фар мигнули и исчезли в сумраке. – Знаешь, в какой-то момент я подумала, что мы тебя потеряли, но потом стало ясно, что мы действительно в большой беде: Лотто Саттервайт не просто сбегает с вечеринки, Лотто Саттервайт сбегает с нее без ног!

– Это правда, – усмехнулся Лотто. – Но мне было скучно. Я утомился и решил всех разогнать.

Матильда повернулась к нему и сузила глаза, через секунду бретельки ее платья упали с плеч, а затем и само платье пеной стекло к ее ногам.

– Так уже не скучно, – признал Лотто.

– Утомишь меня? – спросила Матильда. – Загонишь?

– Как дикий кабан, – кивнул Лотто, хотя в ее глазах он больше напоминал уставшего поросенка, задремавшего прямо у материнской груди.

БЫСТРЫЙ РЫВОК ВНИЗ, и весь мир тут же переменился. С Лотто сняли гипс. Вся левая часть его тела была нежно-розовой, размякшей и напоминала пережаренный омлет. Он стоял голый перед Матильдой, и она смотрела на него, зажмурив один глаз.

– Так – полубог, – сказала она и зажмурила другой: – А так слизняк.

Лотто рассмеялся, стараясь заглушить привкус горечи уязвленного тщеславия, вызванной ее словами. Он все еще был слишком слаб, чтобы вернуться в квартиру. А он так соскучился по загазованному воздуху, шуму и неоновым огням. Интернет уже ничем не мог его соблазнить – у каждого человека есть свой предел восприятия бесконечной череды забавных видео про детей и кошек. Солнечный свет казался слишком ярким, а безупречная красота жены стала его раздражать. Ее бедра напоминали ему тугой, соленый балык. В утреннем свете черты ее лица казались слишком острыми, как будто их вытесала не слишком обходительная рука. Ее губы казались слишком тонкими, а передние зубы слишком длинными – каждый раз, когда они клацали о чашку или ложку, Лотто невольно передергивало. А как она любила довлеть над ним! Чем бы он ни занимался, всегда чувствовал затылком ее нетерпеливое сопение. Он завел привычку подолгу валяться в постели после пробуждения, ожидая, пока Матильда совершит свой утренний ритуал, включающий пробежку, йогу, велосипедные прогулки по окрестностям, и в конце концов всегда снова проваливался в сон.

Просыпался он окончательно ближе к полудню.

В то утро Лотто долго лежал и прислушивался к тому, как Матильда возится за дверью в ванной. Затем покрывало вдруг приподнялось, и что-то мягкое и пушистое пробралось по его телу вверх и лизнуло его лицо – от подбородка до носа. А когда вынырнуло, Лотто увидел маленькую милую мордочку с огромными глазами и треугольными ушками. Он рассмеялся.

– Вот ты кто! – сказал он, а затем взглянул на Матильду, и на глазах у него вскипели слезы. – Спасибо тебе! – с чувством сказал он.

– Это порода шиба-ину. – Матильда уселась на свою часть кровати. – Как ты ее назовешь?

Лотто хотел ответить «Собака». Он всегда мечтал о собаке по кличке Собака. Было в этом что-то метафизическое и забавное. Но когда он открыл рот, произнес совсем не то.

– Бог? – удивилась Матильда. – Ну что же. Приятно познакомиться, Бог. – Она подняла щенка и вгляделась в его мордочку. – Ты самое милое божественное воплощение на моей памяти!

В МИРЕ НЕТ ТАКИХ ВЕЩЕЙ, которые бы не мог исправить маленький щенок. Пусть даже и ненадолго. Целую неделю Лотто снова чувствовал себя счастливым. Он испытывал огромное удовольствие, наблюдая за тем, как собака ест, вываливая все содержимое миски и съедая у его ног. Или за тем, с каким невероятным усилием она каждый раз испражняется, смешно расставив задние лапы и задрав хвост на манер флага. И с каким глубоко философским видом оглядывается на него каждый раз, когда ей это удается. Или как она тихонько сидит рядом с ним, когда Лотто дремлет на расстеленном на траве пледе, и жует отвороты его брюк. Ему нравилось ощущать нечто мягкое и нежное под своей ладонью, стоило только крикнуть: «Бог!» Звучало это как самое первое в его жизни ругательство, но на деле это было самое подходящее слово. И каждый раз он вознаграждался легким покалыванием крошечных зубов на подушечке его большого пальца. Лотто веселил даже недовольный лай щенка, вызванный тем, что он опять запутался в поводке или оказался заперт на ночь в своей корзине. Собак невозможно разлюбить. Это та самая страсть, которую не раздавить никаким бытом. Да, Бог не могла соединить его новую отшельническую жизнь, начавшуюся после перелома, и ту, городскую, к которой он так тянулся: все эти интервью, званые ужины и моменты, когда незнакомые люди узнают тебя в метро. Также она не могла заставить его кости срастись быстрее. Даже ее крошечный язычок не смог бы зализать все его раны. Бессловесные собаки всегда были и будут лишь отражением собственных хозяев. Не их вина, что хозяева достаются бракованные.