Я был на этой войне - Вячеслав Миронов

Когда мы вернулись в кунг и увидели, что положил в «гуманитарную помощь» Сашка, то настроение заметно улучшилось. На столе стояла открытая бутылка дагестанского коньяка, колбаса копченая трех сортов, рыбные консервы импортные в масле, сыр и — о чудо — лимон! Тонко нарезанный лимон, посыпанный сахаром, уже дал прозрачный желтоватый сок и благоухал. Запах лимона забивал запах грязных тел, нестиранных носков, дешевого одеколона, лука, кожи и много еще какой гадости. Лимонный запах господствовал над всеми ароматами.

Мы начали есть. Желудки подводило от голодухи. Первым делом мы откупорили дагестанский коньяк. Налили, понюхали. М-м-м-м, неземной запах.

— Поехали, — сказал Юрка, чокаясь со мной и Пашкой.

Все выпили, выпили по привычке, как водку, на выдохе, не почувствовав вкуса. Но во рту остался привкус коньяка, его аромат. Никто не торопился закусывать. Все сидели, наслаждаясь внутренними ощущениями. Потом не торопясь взяли по ломтику лимона и положили в рот. Как это здорово!

— Ладно, мужики, вы можете еще долго здесь расслабляться, а у меня десять минут до выезда. Так что я по-быстрому, — сказал я, наливая себе полстакана коньяку и пододвигая закуску поближе.

— Да-да, Слава, конечно, давай налегай, — Юрка быстро налил себе и Пашке коньяку, и мы вновь подняли наши хрустящие аэрофлотовские стаканчики.

— За что пьем?

— Какая разница! За удачу! Пойдет? — мне некогда было разводить сантименты. Хотелось поплотней поесть, хотя, как все медики утверждают, перед боем есть вредно. Вот пусть они и голодают. А то ради очередного боя отказываться от такого коньяка и такой закуски — не выйдет!

— Пойдет! — мы подняли наши «кубки» и сдвинули их.

И вновь живительная влага заструилась по горлу вниз, согревая нежным теплом все на своем пути. Юрка начал разливать по третьей. С полным ртом, набитым закуской, я показал и промычал, что мне чуть-чуть. Юрка и плеснул мне чисто символически. Встали молча, выпили, не чокаясь. Третий тост, он и есть третий. Принялись закусывать. Я пихал в рот все подряд, и сыр, и все сорта колбасы, сверху пошел лимон. Нормально. Я посмотрел на часы.

— Все, мужики, мне пора, — я встал и начал одеваться. Юра с Павлом помогли мне надеть бронежилет.

— Все, пока. Без меня не ужинайте, я, может, еще чего-нибудь достану.

— Удачи, постарайся на совещание не опаздывать, — Юрка похлопал меня по плечу.

— Давай, запоминай, что там по Минутке решат.

— Ох, чует мое сердце — харкать будем кровью на этой Минутке.

— Поживем — увидим. Пока.

— Счастливо.

Я почти бегом прошел к блокпосту на выезде с КП бригады. В мирной жизни я всегда, сколько себя помню, ходил быстро. Друзья шутили, что тороплюсь жить и чувствовать. А здесь походка у всех усталая, степенная. И никто никого без надобности не торопит.

Там уже стояло три БМП и медицинский МТЛБ — легкобронированный тягач — с характерными крестами на боках и крыше. Хотя если будут расстреливать колонну, то вряд ли пощадят и медицинскую машину. Раненый враг — все равно враг, а Женевскую конвенцию о военнопленных духи не подписывали, у них свой взгляд на происходящее, у нас свой. Кое-где мы единодушны, но в основном — нет.

Рядом с БМП и тягачом стояли офицеры. Сборная команда. Трое врачей, двое взводных из третьего батальона, взводный с разведроты. Я подошел поближе, офицеры, видимо, рассказывали анекдоты или травили байки. В другой раз я бы сам рассказал что-нибудь или послушал, но не сейчас. Через час, максимум полтора начнет смеркаться, и тогда придется все откладывать на следующий день и несолоно хлебавши возвращаться назад. Я поприветствовал, кого сегодня еще не видел.

— Значит, так, разведка доложила, — я кивнул на взводного с разведроты, — что склады практически без охраны. Поэтому я полагаю, что особых хлопот не предвидится.

— Точно, я сам там был сегодня. Охраны нет, только подозрительные личности шляются. Скорее всего, мародеры. Одного мы прихватили, да он помер. Толком рассказать ничего не успел, взяли у него ампулы с морфином и еще какую-то гадость. Может, наркоман, а может, просто спекулянт.

— Опять помер!? — послышались ироничные возгласы офицеров. — Вы с Николаевичем (это про меня) сговорились, что ли. Вчера он не привез снайпера, говорит, что тот помер от сердца, сам, наверное, вскрытие сделал, а, Вячеслав Николаевич? И тут у тебя умирает неизвестный, не сказав ни слова.

— Кончай базар! — я оборвал разговоры. — Я со старшим лейтенантом Ворониным на головной машине, остальным держаться на дистанции в сто метров. Медики — в середине. По машинам.

Офицеры рассыпались и начали карабкаться по машинам. Я оглядел колонну, вроде все расселись. Проверил с каждым связь, проверил связь с КП. Все работает.

— Вперед! — скомандовал я и своему водителю, и всей колонне. В этой БМП хоть внутренняя связь работает, а то пришлось мне на БМП из первого батальона покататься, вот это комедия, должен вам доложить. Сидишь на броне, механик-водитель обвязан под мышками веревкой, вот ты его и дергаешь, руководишь. Вправо веревку потянул — он вправо, влево — он влево, на себя — тпр-ру-ру, стой. Все как у лошади, я предлагал посадить туда командира взвода, который до такого состояния довел технику, и веревки ему за уши привязать, но оказалось, что он пропал без вести.

Мы поехали. Опять эта серость, грязь, холод. Когда сидишь наверху на броне, то, чтобы не заработать простатит или что-нибудь не отморозить, приходится подкладывать под задницу подушку. У меня сейчас было сиденье от какой-то иномарки. Впереди, возле основания пушки, устроился старший лейтенант Воронин.

Часто клички дают по фамилии, а у Воронина кличка была не Ворона и не Ворон. У Воронина было прозвище Зубастик. Был он фанатом своего дела, был влюблен в оружие. Его коньком было холодное оружие. Ножом он работал виртуозно. Многие в бригаде, в том числе и я, ножом могли разделать человека за две минуты. Но абсолютный рекорд держал Зубастик. Нож просто мелькал молнией в его руках. На то, чтобы перерезать основные вены у человека, — а это на запястьях, локтевых сгибах и под мышками, сонные артерии на шее с двух сторон, да в паху, — Зубастику требовалось меньше минуты. Метал он также отменно. Сам он был где-то метр семьдесят, худощав, жилист, на голове росли непослушные толстые, как леска, черные густые волосы. Костяшки пальцев у него были разбиты, на этом месте образовались твердые мозоли. Был старлей немногословен, но те, кто видел его в деле, — уважали, и ни у кого не возникало желания назвать его Вороной. И не потому, что можно было с разворота получить каблуком по зубам. Нет, просто человек своей работой внушал людям уважение. Солдат лишний раз не оскорблял, сохранял хладнокровие, задницу никогда не рвал, героя, боевика из себя не корчил. Мужик просто работал. Нравятся мне такие спокойные, уравновешенные, уверенные в себе молчуны. Может, придется тебе, Зубастик, брать мосты через Сунжу. И пригодится твое умение лучше всех метать ножи и быстрее всех перерезать горло. Ни звука, ни вскрика предсмертного. А часового уже нет. Подкатывались к нам мужики из спецназа, пару дней вместе с нами сидели в подвале, посмотрели на Зубастика и просили, чтобы его отдали. Хрен! Такие кадры нам самим нужны. Парень с двадцати шагов с первого раза попадает ножом в черенок от лопаты, и это в сумерках! А представьте, что это шея часового. То-то. И это не в кино, а в реальном бою. Спецназовцы грозились обратиться в Генеральный штаб, в ГРУ. Вот война окончится, и тогда мы сами будем ходатайствовать о повышении этого головореза.