День, который не изменить - Борис Батыршин

— Может, спуститесь к ручью? — предложил он. — Промыть волосы, пока не запеклась, а то потом выстригать придётся…

Азаров кивнул, встал. Его шатнуло — чтобы не упасть, пришлось опереться о дерево.

— Нет, друзья, похоже, меня здорово контузило. Лучше я пока посижу…

— Сотряс у него, точно говорю! — шепнул Лёшка. — Как теперь в седле удержится?

Как-нибудь, — буркнул Витя и сунул Дорохову свою бескозырку. — Сходи лучше, ещё воды принеси. Не видишь, плохо человеку!

От новой порции ледяной воды Азаров оклемался окончательно. Все трое устроились под липой, по мягкой подушке мха. Солнце медленно клонилось к закату, а остальные разведчики всё не появлялись. Витя начал волноваться — не дождаться бы, сидючи на холодке, неприятельского разъезда, — но Азаров успокоил: «Француз после нашего наскока нескоро в себя придёт. До завтра из деревни носа не высунет!»

От нечего делать, обсуждали лихое дело, припоминали злосчастную оглоблю.

— Глупо получилось… — сетовал корнет. — За всю летнюю кампанию ни царапины, даже при Бородине уцелел. А тут — такая нелепица! Лбом в телегу влетел! Сказать товарищам по эскадрону — засмеют!

— А вы правда были в Бородинском сражении? — осторожно спросил Витя. Пусть корнет сам заговорит на эту тему…

— Да, двадцать третьего августа я прибыл к Главной армии с депешей главнокомандующему от генерала Тормасова. При штабе только и говорили, что решено генеральное сражение — вот я и попросился остаться. Меня откомандировали к генералу Раевскому, адъютантом.

— И что, вы были на самой батарее? — восхитился Лёшка. Он знал о приключениях друзей и остро им завидовал.

— На самой. — подтвердил Азаров. — Я же был при генерале Раевском. А когда корпус за полным изнеможением отвели во вторую линию — шутка сказать, едва семь сотен в строю осталось из десяти тысяч! — меня послали с донесением к графу Остерману-Толстому. Когда я прибыл, кирасиры Коленкура заняли верхушку кургана, и гренадеры четвёртого корпуса готовились к контратаке. Я тоже попросился в дело, но не повезло — погнали назад с пакетом.

Витька как наяву, увидел, как пехотный офицер отсылает мальчишку-гусара в тыл, прочь от залитой кровью батареи, которую надо снова — в уже который раз! — отбить у неприятеля.

— Батарею пришлось отдать, — продолжал Азаров. — А Остерман-Толстой отвёл войска к позициям лейб-гвардии. А я на обратном пути чуть не попался уланам. До сих пор не пойму — как сумел уйти? Господь спас, не иначе…

Витька едва удержался от усмешки. Он-то знал, что остановило поляка, уже нацелившегося пикой в зелёный ментик.

За кустами фыркнула лошадь. Витя вскочил, присмотрелся и радостно замахал рукой — из леса по одному выезжали казаки урядника Хряпина.

Возле крыльца штабной избы было полно народу. Сидел на перевернутой кадушке казак-караульный, с карабином поперёк коленей. Рядом чесали языки двое гусар в фуражках-бескозырках. Азаров кивнул Витьке с Мишкой — пошли, мол! — и распахнул дверь. Хряпин с казаками остался расседлывать лошадей, Лёшка с помощью азаровского денщика, закатил «Днепр» в амбар, приволок в ведре воды и принялся оттирать налипшую грязь.

В избе-пятистенке, которую занял штаб-ротмистр, было душно. Обитатели, тихий мужичок по имени Карп, его жена и трое детишек, перебрались в сени, и лишь младшенький, четырёхлетний Васятка сидел на печи с любопытством взирая на невиданных гостей — громогласных, важных, с саблями в нарядных мундирах.

Штаб-ротмистр расположился в красном углу, под иконами. На столе, поверх развёрнутой карты, в беспорядке набросаны трубка, кисет с табаком, пистолеты ташка с императорским вензелем. Рядом — тарелки с засохшими остатками ужина, манерка, оловянные кружки, винные бутылки. На другом столе, приставленном вдоль стены, корпел над затёртой тетрадью Лаврушка, приказчик местного купчика, взятый к штабу за грамотность. Перед ним на столешнице — чернильница с парой дурно очиненных гусиных перьев.

Писанины неожиданно много: записи мужиков, вступивших в «дружину», учёт трофеев, показания пленных и донесения разведчиков. А ещё — о всякий день слать депеши полковнику Нефедьеву и князю Голицыну, в город Покров.

Корнет доложил результаты рекогносцировки, отметив, что в Бунькове пушек всего две: большая двадцатичетырёхфунтовка и гаубица. Ротмистр черкнул карандашом на карте, задумался, попыхивая трубкой-носогрейкой. Над столом слоями стелился синий табачный дым.

Из сеней послышались шаги, сдавленная ругань, шумно что-то повалилось. Низкая дверь распахнулась, и в светёлку вошли двое мужиков-ратников. У одного за поясом торчали пистолет и топор; другой опирался он на французский мушкет. За их спинами возвышался под потолок урядник Хряпин.

Мужики перекрестились на иконы, степенно поклонились начальству.

— Так что, из Вохны мы. — начал тот, что с мушкетом. — Начальствует над нами Стулов, Егор — да вы, барин об ём, слыхали. Поутру ждали мы хранцуза — он и пришёл, аккурат к полудню. Стадо, ироды, угнали, да овец дюжины три. Мы как узнали — погнались, дали стражению. Оне, супостаты, за речку побёгли, а мы обоз взяли. Шашнадцать лошадёнок, осемь телег с хлебом. Видать, ишшо кого-то ободрали, нехристи!

— Побитых много? — спросил Богданский. Лаврушка старательно карябал в тетради, от усердия высовывая кончик языка.

— Не то, чтобы оченно много. — ответил второй мужик. — Хранцузов дюжина и трое до смерти, да поранено сколько-то. Раненых оне с собой увезли. А наши все живы, слава Богу, тольки четверых побило маненько. Один помрёт, наверное — как мы уходили, ужо собирались отходную читать…

— Молодцы. — кивнул Богданский, выглядывая в окно. — А это что, пленные? Уже разуть успели?

У амбара, под присмотром казаков мыкались трое — босые, в сине-белых ободранных мундирах.

— Оне, шерамижники! — закивал мужик с мушкетом. — Как жа не разуть? Оченно у их башмаки хорошие, юфтевые…

— Кто-кто? — удивился Витька. Они с наблюдали за беседой из дальнего угла. Мишка держал айфон, прикрыв гаджет ладонью — снимал для истории. — Как вы сказали, «шаромыжники»?

— Ну да, оне самые. Кады клянчат по дворам — курёнка, яички, молочка, опять же — так и лопочут не по нашенски: «шерами» да шерами»! Шерамыги и есть, как их ишшо называть-та?

— А заместо денех вот енту дрянь сують! — второй выудил из шапки ком смятых купюр.

— Чем же они тебе не по нраву? — удивился Боглданский, рассмаривая одну бумажку на свет. — «Синенькая» и «синенькая», ассигнация в пять рублей. Али мало дали?

— Мне, вашбродие, энта байка известная! — прогудел из-за спин мужиков Хряпин. — Летом, аккурат перед Смоленском, наши донцы обоз хранцузский разбили. Так на одной телеге — таких бумажек пуд пять, не мене! Казачки, знамо дело, обрадовались и давай деньгу набивать — хто в шапку, хто за пазуху, хто в торока. Конешно, всё не растащили, кой-чего сдали по начальству. А им и говорить: обмишулились вы, станишныя, бумажки те неправильный, лукавыя! Их Бунапартий в Варшаве исделал, чтобы казну расейскую в разорение ввестить! Прямо на дворе всё и спалили. Многим они опосля попадалися…