Антистерва - Анна Берсенева

А какие у него были сборы? Да и вещи отбирать ему было незачем: все они умещались в рюкзак, стоящий под койкой в саманном бараке – общежитии геологов, в которое его поселили, – и все подходили для работы в полевых условиях. Других вещей он сюда просто не взял – зачем бы?

Единственной вещью, не имевшей отношения к будущей работе, была фотография, которую отдал ему отец. Хотя нет, не единственной: была еще одна бесполезная вещь – книга «Три мушкетера». Ее Василий сам взял когда-то из дому, уезжая в Ленинград. Это была его любимая книга, он нашел ее на полке в отцовском кабинете – бывшей маминой комнате, – еще когда ему было десять лет, и с тех пор читал и перечитывал постоянно. По-французски и по-немецки он научился читать едва ли не раньше, чем по-русски, а говорил и вовсе без затруднений, хотя никому этого не демонстрировал. Языкам его научила все та же Грета Гансовна. Отец не зря считал, что выпускница дореволюционных педагогических курсов справится с воспитанием его сына гораздо лучше, чем Наталья.

Книга была старая, с гравюрами, покрытыми желтоватой папиросной бумагой, и на ее титульном листе был оттиснут экслибрис «Из книг Аси Раевской».

Кроме того, книга была большая, поэтому Василий положил фотографию между ее страницами, и иногда, душными, нестынущими ночами, ему казалось, что мама смотрит на него сквозь локоны госпожи Бонасье и мушкетерские плащи своими странными, неизвестно отчего печальными глазами. Он старался прогнать от себя такие мысли, но это не всегда ему удавалось.

И теперь, когда рюкзак лежал в кузове раздолбанного, невыносимо скрипящего и дребезжащего грузовика, на котором он ехал по узкой горной дороге в поселок Обигарм, Василий ловил себя на мысли о том, что фотографии – да не фотографии, а просто маме – тряско и неудобно на такой дороге. И сердился на себя за эту мысль, потому что она не добавляла ему счастья.

Да, впрочем, счастья все равно и не было. Конечно, работать в геологической партии, которой поручено ответственное задание, это было лучше, чем изнывать от безделья в сонном здании управления. Но это все-таки был не фронт, и Василий думал, что, если бы он рассказывал об этом своем назначении кому-нибудь из институтских друзей, то говорил бы виноватым голосом, словно оправдываясь.

Может, Обигарм и считался центром цивилизации, но разве что по сравнению с другим поселком, Калаихумом, через который проехали вообще без остановки. Калаихум был просто кишлаком – таким же, как кишлаки на окраинах Сталинабада: глинобитные домики и заборы, чисто выметенные и политые водой дворы с увитыми виноградом навесами и невысокими деревянными помостами – суфами – посередине.

Базой геологоразведочной партии был другой поселок; о нем рассказал Василию лысый особист во время последнего инструктажа в первом отделе. Вместо названия этот поселок имел номер, и ни на одной карте местности он обозначен не был. Ну, разве что на какой-нибудь специальной, секретной. Работали в нем заключенные, и это было Василию тягостно: он помнил, что говорил отец про женщин, похожих на его маму, которых он видел в таких вот зэковских поселках по всей стране. Утешало лишь то, что работать предстояло все-таки не на базе, а в горах.

Вечер начался в горах так быстро, словно они просто провалились во тьму. Только что солнце сияло горячим расплавленным пятном в пронзительно-синем небе, и жара была такой осязаемой, что, казалось, текла по спине и груди вместе с потом, – и вдруг солнце исчезло, и небо стало темно-синим, и прекрасные, несмотря на целодневную жару, горы слились с этим небом.

Василий немного опасался: сможет ли шофер вести машину в темноте по горной дороге? Но тот так лихо крутил баранку и так беззаботно пел что-то по-таджикски, не умолкая даже на крутых поворотах, что он перестал об этом думать.

Когда за очередным поворотом машина вдруг остановилась, Василий решил, что в ней наконец что-нибудь сломалось: невозможно было поверить, что она доедет до места невредимой, так она была стара и ненадежна.

– Что случилось, Ватан? – спросил он. – Может, помочь?

– Приехали на твой база! – широко улыбнулся Ватан.

– Где? – удивился Василий, распахивая дверцу кабины. – Какая же здесь база – одни горы!

– На база пешком надо идти, – объяснил Ватан. – Машина не дойдет, только ишак дойдет. Ишак нет, пойдем пешком. Я Калаихум родился, все тут знаю – доведу. Один час дойдем. Сейчас машина в дырка поставлю, и идем.

Василий вышел из машины и дождался, пока Ватан загонит грузовик «в дырку» – расщелину между скалами.

– Как же туда остальные ходят? – спросил он. – И ведь там много людей работает – продукты нужны, вообще все… Неужели на руках носят?

– Сначала на машины, потом на ишаки привозят, – объяснил Ватан. – Два раза в год или три привозят. Геологам тоже все привозят. Если начальству надо – еще раз на ишак привозят. А люди там работает, ничего не надо, – махнул рукой он. – Враг народа!

Василий впервые оказался в таких горах – настоящих, огромных, каких-то… всепоглощающих. Конечно, и Сталинабад был окружен горами, они начинались прямо за городской чертой. Но те горы, хотя и были тоже Памиром, больше напоминали высокие холмы. Эти же поражали воображение своей необъяснимостью. При взгляде на них было как-то понятно, что они появились одновременно с Землей и с тех пор нисколько не изменились.

Ватан больше не пел. Они шли вверх, но при этом словно не поднимались, а, наоборот, погружались в глубокую тишину. Где-то шумела река, но и шум был здесь не шумом, а частью тишины. В этом шуме Василий слышал тревогу и одновременно – обещание счастья, которое как-то было с этой тревогой связано. И сердце у него замирало без всяких на то причин.

– Уже пришли, товарищ Ермолов, – сказал Ватан примерно через час пути по узкой горной тропе. – Сейчас осторожно надо – охрана остановит, надо сказать, геолог на работа пришел. Я за тебя скажу. На русский скажу, – пояснил он. – Охрана весь русский, таджицкий не понимает.

– Так, может, лучше я скажу? – предложил Василий.

– Ты потом скажешь, когда поселок придешь. Тут я скажу – лучше умею. А то застреляет охрана!

И он рассмеялся с той же беззаботностью, с какой пел на крутых поворотах горной дороги.

Вряд ли те слова, которые Ватан прокричал в ответ на неожиданное: «Стой, кто идет!» – можно было с уверенностью считать русскими словами. Василий, во всяком случае, их не понял. Но, видно, Ватан действительно лучше разбирался в здешних порядках – или, вернее, его здесь просто знали.

– А, Бабакулов! – раздалось из темноты. – Кого ведешь?

– Ермолов Василий Константинович, – ответил Василий. – Прибыл по назначению в геологоразведочную партию номер…

– Геолог? Ну, иди к своему начальству, раз геолог. Заодно и к нашему загляни, доложись по форме. А то мало ли, – произнес его невидимый собеседник. – Ватан, курево привез?

Только теперь, оказавшись наконец в назначенном ему месте, Василий понял, как устал за этот бесконечный день. Сначала восемь часов по жаре, в ни на секунду не прекращающейся тряске, потом еще почти два часа пешком вверх, по осыпающимся под ногами мелким камешкам… Но дело было даже не в физической усталости – он был достаточно крепок, чтобы вообще не заметить ее, если бы… Дело было в этом самом «если бы» – в томительном ощущении второсортности, неправильности его жизни. Он никогда не мечтал стать военным, но теперь, кажется, все отдал бы за то, чтобы оказаться на войне.