Держитесь, девушки! (сборник) - Надежда Веселовская

Сколько раз такое уже случалось: на волосок от гибели больной начинал с удивительной, прямо-таки неправдоподобной силой выздоравливать, скоростными темпами восстанавливал и даже умножал силы…

Этот больной был особенно дорог всему кругу собравшихся, шуршащих вокруг белизной накрахмаленных халатов. С ним постоянно случалось что-то опасное, да и немудрено – он совершенно не берег себя! Не остерегался пить воду из холерных болот, гулять по лесам, кишащим энцефалитными клещами, в степи ел мясо сдохшего от чумы верблюда, а в Чернобыле пересыпал в горстях ядерную пыль. Все это казалось какой-то странной небрежностью с его стороны, детской забавой, хотя больной уже достиг вполне зрелого возраста. Он был высокого роста, широкоплеч, с окладистой русой бородой, – но в нем, тем не менее, оставалось нечто от ребенка. Прежде всего, он был непростительно доверчив. Обычно его подставляли так называемые друзья, завидовавшие его могучей природе, цельности натуры, значительности его личности. Это они подталкивали богатыря в страшные ситуации, а сами наблюдали с безопасного расстояния, как он себя губит. Но для них, слабых и изнеженных, это расстояние оказывалось опасным, и так вырывшие яму сами в нее попадали. Тогда уже все зависело от того, справится ли главный больной: только его несокрушимый организм мог переварить в себе полученную отраву и создать противоядие, без которого так называемым друзьям грозила неминучая смерть. Им вводили сыворотку из его крови, они тяжело, с трудом выздоравливали, а через какое-то время все начиналось сначала. Но однажды эта история могла кончиться катастрофой, чего и боялись собравшиеся в палате медбратья, шуршащие, словно крыльями, рукавами своих белых одеяний. До сих пор больной всегда справлялся, но вдруг…

Издали послышались легкие множественные шаги. В распахнувшуюся дверь стали заходить люди в разных удивительных одеждах: в царских коронах и мантиях, украшенных драгоценными камнями, в золотых священнических ризах, в скромных черных рясах и бедных рубищах, в белых рубашках, украшенных причудливым ярко-красным узором. Это была кровь, но не засохшая бурая, а свежая, с блеском переливающаяся на свету. Вошедшие принесли с собой разные не перебивающие друг друга запахи: росную свежесть, сладкий фимиам курящейся смолы, царские ароматы духов и благовоний…. А от иных веяло земляникой, сосновой стружкой или свежим, только что выпавшим снежком…

На выразительных лицах вошедших был написан один и тот же тревожный вопрос: как больной? Стоящие возле постели медбратья кивнули на стены, по которым ползли отражения мучавших больного кошмаров. Никто не сказал ни слова, те и другие беседовали меж собой беззвучно. Всем было ясно, что больной плох, однако еще не все потеряно – надо надеяться, отрава и на сей раз сгорит в очистительном кипении его крови. Ведь в организме больного всегда сохранялись здоровые, незараженные клетки, которые должны были стать отправной точкой выздоровление. Именно они, хоть и были сравнительно малочисленны, активизировались в решительный момент, начинали бурно действовать во благо и так спасали больного.

Главная же опасность заключалась в том, что на пике болезненного процесса здоровые клетки тоже подвергались риску заражения. И если в какой-то момент все они, вплоть до последней, будут отравлены – тогда конец всему…

Вошедшие это знали. Легкими шагами, чуть шурша длинными одеждами, они стали один за другим подходить к больному. Соболезнующий старец в черной рясе, за которую зацепилась сосновая стружка, положил на пылающий лоб больного свою ладонь, невесомую, как засохший осенний лист. Больной стал дышать ровнее и простонал что-то невнятное, но выражающее удовлетворенность, – как страждущий ребенок, которого приласкал тот, кого он любит. Потом подходили другие: мужчины и женщины в княжеских и в бедных одеждах, а то и просто в белых рубахах, на которых переливалась светящаяся кровь. Худая стремительная женщина в красной кофточке и зеленой юбке погладила больного по щеке. А другой щеки в это время коснулась маленькая старушка с сияющим радостью лицом, глаза на котором были плотно сощурены. Очевидно, она была слепая.

Потом к больному подошел высокий человек в древнерусской кольчуге и шлеме с шишаком. Он взял безвольную руку больного и положил ее на свой меч, прикрепленный к поясу. Через несколько секунд рука уже не висела как плеть, а слегка сжалась на рукояти. И еще один из пришедших, тоже древнерусский воин, взял другую руку больного. За его плечом неслышно встала женщина в княжеской одежде – она двинулась вслед ему так, как могла двинуться преданная жена за любимым мужем. И тут же кто-то сказал то ли больному, то ли девушке, видящей все это во сне: «Пора вставать!».

Девушка открыла глаза.

Я проснулась с таким чувством, словно мне предстоит сегодня возродиться. Наверное, пришла пора заканчивать с тем подвешенным состоянием, которое длилось у меня ни много ни мало восемь лет. И снилось мне что-то соответствующее, хотя суть сна забылась, – я только помнила, что все ждали решения какого-то важного вопроса, и сама я тоже за это переживала. Можно было бы еще заснуть ненадолго, чтобы узнать, чем кончилось. Но кто-то – наверное, мама – сказал надо мной, что пора вставать.

Впрочем, это была не мама, она сама еще спала крепким предрассветным сном. До будильника оставался целый час, но я не чувствовала себя недоспавшей. Наоборот, во мне словно плескалась какая-то бодрость, как у человека, выбравшегося наконец на правильный путь. Хватит уже висеть между небом и землей, пришло время ощутить под ногами твердую почву.

Я решила начать свой дворницкий труд пораньше, а потом пойти к Вальке, чтобы пустила меня на часок-другой за компьютер, так как у нас с мамой его по бедности не было. И в ДЭЗе я не могла бы воспользоваться интернетом, поскольку там было не избежать любопытных взглядов из-за спины. А Вальки стесняться нечего: во-первых, мы с ней вместе выросли, во-вторых, это человек пусть не шибко умный, зато без подначек. Можно и при ней посмотреть адреса училищ, где готовят модельеров-портних… Нет, я еще не достаточно воспрянула духом, чтобы подать заявку на очередной конкурс авторской одежды, но уже могла подумать об этом без острой душевной боли. Пора вставать.

Дверь мне открыла Валькина бабушка, которую я знала с тех пор, как начала сознавать самые простые вещи: наш двор, песочница, где можно печь куличи, а вокруг на скамейках – наши мамы и бабушки. Одна толстая старушка кричит на Вальку громким, немного хриплым голосом: «А ну выплюнь песок!». Но Валька почему-то совсем не боится этого грозного оклика. Со временем все мы, девчонки нашего двора, узнали, что баба Тося человек хотя и шумный, но добрый, из тех, про кого говорится: «жестко стелет – мягко спать». В четвертом классе ее приглашали к нам в школу, рассказывать о Великой Отечественной войне. Оказывается, она была в то время зенитчицей. Но складно рассказать у Валькиной бабушки не получилось: она все вздыхала, крякала да потирала свой мясистый нос. Учительнице пришлось вытягивать из нее каждое слово.

– Входи, – сказала баба Тося все тем же знакомым мне хриплым голосом, каким когда-то приказывала Вальке плюнуть песок. Разве что потише, потому что теперь ей было уже хорошо за восемьдесят. И пахло от нее каким-то лекарством, а еще горьковатым запахом старческого, отжившего свой срок тела. Однако чистого – значит, Валька и ее мать часто купали бабушку, меняли ей белье. Это был добрый знак, что Валька еще не совсем спилась.