Всадница без головы - Лариса Соболева

— А спросить нельзя было, где можно взять вам книжки?

— «Война и мир» стоит на верхней полке в том шкафу, — подал голос раненый Миша.

— Кузнечик, почему «Война и мир»? — обалдела Аля.

— Петя посоветовал.

— Я пошутил! — оправдался виновник ранения.

— Мишка с Машкой не понимают твоих шуток! — взвилась Аля, усадив ребенка на стул, после открыла шкафчик аптечки. — Они все всерьез воспринимают! Это дети, у них другой склад ума, другой мир, они доверчивые, верят взрослым!

— Петя теперь не повезет нас в зоопарк? — всхлипнула Маша и, взяв его за лицо ладошками, повернула к себе. — Ты рассердился на нас, да?

— Я повезу, — заверила Аля, перевязывая бинтом ручку Мише. — Не больно? Новые права получу, и поедем в зоопарк. А книжки… я завтра тебе подберу толстую, очень интересную книжку.

— Так, выходит, я же и виноват, да? — опомнился хозяин, опустив девочку на пол и держа ее за плечики. — В том, что мне любимый шкаф любимого деда сломали, да? Между прочим, стекло было эксклюзивное, итальянское стекло, модерн десятого года прошлого века. Это не дети, а землетрясение.

Аля подскочила к нему, была бы ее воля — стукнула с удовольствием по голове Пети, чтобы его мозги встряхнуть, но пересилила себя, обдав презрением:

— Подумаешь, шкаф! Ущерб тебе возмещу: завтра продам мамино кольцо, приглашу плотника, он починит. А Мишка с Машкой напуганы, это пострашней твоего эксклюзива и модерна. Идем, мой кузнечик, Машенька, за мной, вам давно пора спать.

Петя только руками развел.

* * *

Он решил пройтись пешком от дома Пети, это же центр города. Стефану не хватало воздуха с тех пор, как узнал о смерти матери, будто петля захлестнула горло и затягивалась. Вспоминались эпизоды, связанные с матерью: вот она завтраком его кормит перед школой; а вот прибегает вся заполошная, чтобы отвезти сына в музыкалку, потом вернуться на работу; или мама сидит у постели больного мальчика. Эпизоды ничего нового не рассказали бы ни одному человеку в мире, каждый помнит их, потому что у всех есть или была мама, она кормила, лечила, заботилась. Стефану до чужих мам дела нет, убили-то его мать, боль его. И когда боль сжимает в кулаке сердце, из глаз текут слезы, которым Стефан, стесняясь, не давал воли. Этим вечером не нужно прятать слезы, кругом ведь темно, и, выйдя из Петиного квартала на ярко освещенную улицу, заполненную людьми, он не отворачивался от встречных прохожих.

Жизнь кипит и по ночам, непонятно, когда люди спят. В этом кипении снуют автомобили, толкутся люди, стоит непрерываемый гомон, все сияет вокруг радужными огнями — их слишком много, сегодня они раздражают. Еще не было случая, чтобы Стефан чувствовал себя одиноким и чужим на улицах, после убийства матери, с которой нередко он ссорился, как ссорятся все дети, осознал, что остался один. Только не знал, что с этим делать.

Он прошел мимо фонтана у гостиницы, посмотрел на тонкие струи, взмывающие высоко вверх, одновременно распыляя частицы воды. Потом миновал ряд скамеек, на которых целовались влюбленные, стал подниматься по ступенькам на площадку, на которой возвышалась гостиница, до нее осталось три-четыре десятка метров. Сейчас упадет на кровать и в тишине подумает, что дальше…

Мысль оборвал тяжелый удар по голове. Стефан хотел посмотреть, кто посмел его ударить, ведь явными врагами не успел обзавестись, начал поворачиваться… но все огни, которые он видел, разом погасли. Стефан упал на каменные плиты.

Пострадавший находился в том же состоянии овоща, никаких изменений. Беспомощность медицины начинала злить, Черновой, идя в палату Бисерова, раздраженно доставал доктора:

— И когда это кончится? Он мне нужен, вы понимаете? Это главный свидетель тяжкого преступления. Сделайте хоть что-нибудь… терапию какую… что там еще имеется в вашем арсенале? Но заставьте его очнуться!

— Извините, ничем не можем помочь вам, — ровно ответил тот, видимо, привыкший к подобным выпадам. — Его самочувствие улучшается, мы ждем, когда он очнется, и вы ждите.

Черновой едва не завелся после «не можем помочь вам» — как будто помощь нужна лично ему! Оба вошли в палату и застопорились: у постели потерпевшего сидел молодой мужчина лет тридцати с небольшим, он оглянулся на шум, затем встал со стула.

— Вы кто? — спросил Черновой, поедая глазами новое лицо.

— Родственник. Племянник.

В отличие от дяди племянник вполне прилично выглядит, в нем нет лишних килограмм сто, однако перспектива заполучить их в недалеком будущем вполне реальна, полнеть уже начал. Лицо заурядное, собственно, трудно ожидать, что родные Бисерова способны произвести на свет нечто прекрасное, не урод, и ладно, по сравнению с дядей племянник просто красавец. Рыжеватый, немножко конопатый, улыбчивый и, скорей всего, протирает штаны в офисе. Черновой, оценив его для себя, поинтересовался у него:

— А как узнали, что ваш дядя находится здесь?

— Мне позвонили из больницы.

— Совершенно верно, — подтвердил доктор, — санитар, когда раздевал больного, нашел телефон, заложенный за резинку носка…

Андрей Максимович, несказанно удивленный, повернулся лицом к доктору, едва сдержав вопль, мол, какого черта вы не позвонили нам, чтобы мы забрали трубу потерпевшего? Значит, один телефон нашли оперативники в пиджаке, а второй лежал не где-нибудь, а в носке — самое «распространенное» место ношения трубок! Неужели здесь работают тупые люди? Доктор, конечно, читать по лицу не умел, потому спокойно продолжал: — В контактах значилось «Племяш». Мы позвонили. Больному нужен постоянный уход, который обеспечить наша больница не в состоянии.

— Да, — закивал племянник. — Я днем дежурю, а ночью жена.

— Телефон где? — грозно спросил Черновой.

— Мы отдали племяннику.

Доктор — идиот, подумалось Андрею Максимовичу, да теперь-то поздно биться головой о стенку. Он взглянул на племянника, тот понял, что нужно:

— Вы хотите забрать?

И с готовностью полез в сумку, висевшую на спинке стула. Забирая трубку, Черновой, конечно, поинтересовался, как зовут племянника, и провел блицопрос.

— Фамилия, как у дяди, — ответил тот, — а имя Родион.

— Кем и где работаете?

— Я диджей. Работаю в ночном клубе.

— И в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое тоже работали?

— М-м-м… не помню, надо по графику посмотреть. Минуточку… — Он зашарил по карманам сумки, вынул смартфон. — Я сейчас могу сказать… Ага, вот мой график… Да, работал. Клуб «Парфенон», можете проверить.

— Понятно. А почему вас воспитывал дядя? Родители где в это время находились?

— Отец бросил, я его не помню, а мать… спилась.

Назад шел Черновой злой, как незнамо кто! Утро принесло разочарование: его помощники-оперативники не профи. Это ж надо так опростоволоситься: второй телефон попросту прошляпили! Да, сейчас многие имеют по две трубки, это нужно учитывать, да, он почему-то хранился в носке, но второй телефон был! А его не нашли! Как так?