Родина - Елена Долгопят

Пепел с неподвижной сигареты упал на старый паркет. На освещенную сторону. Он переступил с ноги на ногу, и паркет всхлипнул.

В буфете – ни шороха. Будто и нет там никого, а голоса почудились.

Он кашлянул и направился к ним твердым, отчетливым шагом. Выступил из проема в маленький буфетный зал и увидел напряженные лица.

И сказал доброжелательно, мягко, как только он умел:

– Я вас напугал, кажется, извините, сам напугался, слышу – голоса. Хотел уже милицию вызывать. После сегодняшнего.

– Да, – сказала билетерша.

– Да, – подхватила буфетчица.

– А я там был, – сказал водитель. – В зале. Кино смотрел.

Они засобирались уходить, но он сказал, что совершенно не хотел никого снимать с места, что, напротив, очень рад, что оказался не один, и, если только они не против, с удовольствием бы с ними еще посидел, выпил чашечку кофе. И немедленно буфетчица ушла варить кофе, и запахло свежемолотой арабикой, которую она специально приберегала для своих.

– Значит, вы кино смотрели? – переспросил водителя. – Мне кажется, вы его уже видели?

– Видел.

– Все-то вы, Константин Алексеевич, помните, – восхитилась билетерша.

– Если бы, – весело отозвался директор.

– Смотрел, смотрел, – признался водитель, – да и не один раз; я уж не знаю сколько; вы тоже фильмы по множеству раз смотрите.

– Бывает. Потому что все-таки забываю. Восстанавливаю. Я же киновед, надо помнить.

– А я помню. Этот. Каждую секунду помню. И все равно. Хочется там еще раз оказаться. Я каждый раз, когда иду после этого фильма, грущу, что все закончилось. Был праздник – и нет, пусто.

– Я вас понимаю.

– Да?

– Конечно. Знаете, как я поступил во ВГИК? Тогда вышла в прокат вторая серия «Ивана Грозного», где цветной эпизод вдруг, как огонь. И после него – смерть, пепелище. Я ходил и смотрел десять раз. Я не мог остановиться.

– Да! – воскликнул водитель.

– Я тоже понимаю, – сказала билетерша мягко, задумчиво. – Я вот так старые фильмы смотрю, из нашей молодости, как все одеты, какие улицы, какие автобусы, что в магазинах, что телевизор показывает, так бы и вернулась.

– А я бы тот фильм посмотрела еще раз, который в прошлом году, когда испанский посол у меня тут кофе пил и нахваливал, – сказала буфетчица.

– Интересно, – сказал директор. – Почему?

– Море. Солнце. И ехать никуда не надо, сел в зал, свет погасили, смотри и слушай. Волны.

Они еще поговорили о фильмах, которые хочется отчего-то пересмотреть, и директор даже пообещал учесть пожелания, поставить пару фильмов в программу. Затем он взглянул на свои часы и вспомнил об утраченном времени. Выяснилось, что утрачено три часа, что метро уже не ходит, и водитель вызвался его подвезти до самого дома. У буфетчицы была своя машина, «шестерка», с облезшей, ободранной краской, с трещиной на заднем стекле, буфетчица говорила, что это камуфляж, что вообще-то «Клава» (так она называла свою машину, «Клавой») в порядке, зато никто на нее, облезлую, не позарится, не угонит. Билетерша ходила домой пешком, она жила рядом с кинотеатром, в соседнем дворе, говорила, что всю жизнь мечтала вот так вот рядом работать, что сейчас она вообще живет, как в мечте, и люди хорошие вокруг, притом что жизнь страшная.

У водителя была старая «Волга». ГАЗ-21, третья серия. В отличном состоянии. Он говорил, что может ее разобрать и собрать с закрытыми глазами, как автомат Калашникова. У него никогда ничего не было лишнего в салоне, никаких наклеек, присосок с качающимися фигурками. Чисто, радио говорит, приборы подсвечены. Печку практически не включал – любил прохладу. И директору эта строгость, холодность нравились. Работал водитель у них по свободному графику. Подвозил по необходимости коробки с фильмами, бухгалтера с зарплатой. Вообще, он, что называется, бомбил – подрабатывал к военной пенсии извозом.

Они свернули с маленькой улицы к набережной. Летел мокрый снег и таял в реке.

– Так, значит, вы были на этом сеансе? – спросил директор. – И что? Видели убитую?

– Ну, только уже убитую. Живой я ее не приметил, я ближе сидел, я вообще люблю кино поближе смотреть.

– Я помню.

– Как вам так все обо всех помнить удается?

– Само выходит.

– У меня тоже память неплохая. Профессиональная.

– У меня тоже профессиональная.

– А вы помните, в этом фильме человек мелькнул на тридцать третьей минуте, просто мелькнул, как прохожий? Бритый, высокий. У него лицо. Грустное лицо. Будто сейчас заплачет.

– Кажется, я напрасно похвастался своей памятью.

– Они там еще едут на автобусе. И долго стоят на светофоре. И пока стоят, герой смотрит в окно и разглядывает улицу. На остановке люди ждут, их он тоже рассматривает. Лица. И этот бритый, высокий, на остановке. У них даже взгляды встретились.

– Да.

– Вспомнили? Ну вот. Он сегодня был, тоже это кино смотрел.

Директор изумленно взглянул на водителя. Машина шла уже по мосту, над рекой.

– Фильму пять лет, – заметил директор. – Даже пленка постарела.

– Я понимаю. Но это был он. Я изучил его лицо досконально. Выражение. Не смоешь. Сколько бы лет…

– Надо бы следователю сказать.

– Разумеется. Я сказал. Я, как только вошел в зал, его увидел. За пять минут до начала фильма. Десятый, по-моему, ряд.

– Убитая сидела в восьмом. У прохода.

– Он тоже у прохода. Мне кажется, у него даже шарф тот же был, что в фильме. Но свет погасили, и я забыл о нем думать.

Они молчали. Ехали по ночной Москве. Москва напоминала пустыню. Казалось, что жители ее покинули. Казалось, что в домах живут пришельцы. Кочевники. И даже не живут, остановились на время, передохнут, и пойдут дальше, и оставят разгромленный город. И одичавшие псы будут грызть его старые кости.

Чувство это не оставляло директора. И он вспоминал фильмы «Оттепели», тот солнечный мир, о котором хотел знать далекий японский друг. Конечно, и та реальность была не такой ясной. Но хотя бы фильмы.

Они проехали мимо заброшенного парка и встали. Дорога была перерыта.

– Трубы, что ли, взялись менять посреди зимы, – сказал директор. – Ничего, здесь рядом, дойду.

– Я вас провожу, – предложил водитель.

– Ну, вот еще. Думаете, мне в первый раз? Я часто сижу допоздна. Все уходят, я работаю и забываю время. Или оно обо мне забывает. Тоже вариант. Так что иду пешком.

– Далеко.

– За час добираюсь. Нормально.

– Не боитесь?

– Боюсь. Но что делать. Иду и пою песни. А вы? Не боитесь подвозить незнакомцев?