История Хэйкэ - Эйдзи Есикава

Спустя недолгое время, 25 августа, двора достигла весть из храма Ниннадзи – госпожа Тайкэнмон в возрасте сорока пяти лет покинула этот мир.

В следующем году монахи Нары вызвали на битву монастыри, расположенные на горе Хиэй, и храм Киёмидзу был объят пожаром. В том же 1147 году тридцатилетний Киёмори из дома Хэйкэ получил четвертый ранг и титул владетеля провинции Аки. Как правитель края, он приобрел все почести и вознаграждения, закрепленные за этим постом. Для Киёмори наступил долгожданный день, когда он мог осуществить все свои тайные мечты.

Ее называли Святой – гору Хиэй, возвышавшуюся над своим предгорьем за верховьями реки Камо, видимую круглый год с любого перекрестка столицы, не слишком далекую, не слишком близкую. С рассвета до заката жители города могли поднять невеселые глаза и воскликнуть: «Ах! Невозможны такие страдания и такая ненависть, которые терзают нас здесь…»

Здесь, где люди рычали и кусались, обманывали и раболепствовали и ударом отвечали на удар, они отказывались верить, что Хиэй была всего лишь еще одним местожительством для людей, а не горой спасения. Ведь если б она походила на этот город греха, то во что бы люди верили и где обретали покой?

Они настаивали: «Ах нет, только там круглый год горит свет Истины». В городе, охваченном жаждой крови, простолюдины хотели только одного: чтобы они могли поднять глаза, посмотреть на этот свет и продолжать верить, что Будда видит все-все и судит справедливого человека справедливо, а хорошего – хорошо.

Молодая луна висела в небе. По крутой дороге к вершине Симэй, пошатываясь и раскачиваясь, двигалась фигура, напоминавшая скрученную болью обезьяну. Это шел пожилой мудрец, вцепившись в посох паломника. Наконец его силуэт возник на скалистом пике. Перед ним широко зевнула черная пропасть, а вокруг раскинулось огромное вечернее небо, и под ним он, весь дрожа, опустился на колени.

– На-наму…

Слезы текли по его щекам, когда мудрец сжимал руки в молитве и возвысил голос и свой плач, обращаясь к вселенной.

– Наму Амида буцу (смилуйся, Амида Будда) …наму Амида… наму… Амида – бу, – стонал он. – Смилуйся, смилуйся надо мной! – Упав ниц, паломник громко прокричал: – По глупости был я слеп, пытался нести спасение людям, а не могу спасти даже себя. На какую дорогу должен я свернуть? Знание принесло мне одну лишь тьму. Учение отодвинуло меня далеко от истинного пути. Я жил зря. Эта Святая гора – сущая обитель зла. Я страшусь продолжать жить. Я не осмеливаюсь жить на этой горе. Милосердный Будда, если твои обещания верны, подай знак, скажи, что рай существует и человек может достичь его, и позволь умереть.

Долго плакал мудрец, осуждал себя и горевал.

В юности он в полной мере познал горести и скорбь этого мира и, желая стать праведником и освободить страждущих, посвятил себя жизни на горе Хиэй. Более сорока лет, почти полный срок, отпущенный на человеческую жизнь, носил одежду аскета, испытал все способы самоограничения и умерщвлял свою плоть. Семь лет босиком обходил храмы на вершине и в долинах так, что его ноги кровоточили, а по ночам медитировал, затем на годы заперся в темноте сокровищницы и корпел над буддистскими сутрами, пока его зрение не ослабело. Затем странствовал по всей стране, вступая с учеными из других школ в религиозные дебаты, пока его не провозгласили самым мудрым человеком того времени. В преклонном возрасте стал настоятелем монастыря, признанным авторитетом по Четырем доктринам школы Тэндай. Однако последователи не приходили в его монастырь в горах, сесть к его ногам, поскольку храмы горы ежегодно становились все более великолепными; огни их святилищ сияли ярче с каждым днем, их зернохранилища с избытком пополнялись из поместий во многих провинциях, чтобы поддержать более десяти тысяч монахов, ученых, учеников, новообращенных и бесчисленных слуг, и процветание школы Тэндай приводило его в полное отчаяние.

– Хотя основатель этих монастырей Сайте трудился здесь до дня своей смерти, мои знания не могут принести пользу, у меня не осталось сил, чтобы жить… Горе мне! Пусть даже Будда встретит меня после смерти, но какой в этом толк? Вы, вороны этих гор, прилетайте и кормитесь моей плотью – будет вам добыча! – И с этими словами престарелый монах пошатнулся и в следующее мгновение бросился вниз, в ущелье.

На самом рассвете, задолго до начала утренней службы, крик, отразившийся, казалось, эхом в облаках над горой Хиэй, пробудил монахов ото сна.

– Колокол Большого зала проповедей зовет! Собирайтесь в зале проповедей!

Глухие удары колокола все еще дрожали в воздухе, когда монахи поспешно набросили монашеские одеяния поверх доспехов, прикрепили длинные мечи и схватили алебарды. Они толпами вываливались из монастырей в горах и как облака перетекали через ущелья, пожилые монахи опирались на посохи. Несколько звезд светились на небе до самого конца июньской ночи. Пряча лица в шарфах или рукавах своих ряс, старые и молодые монахи, обутые в соломенные сандалии, спешили вверх по склонам. Складывая ладони у рта, они громко кричали в сторону темневших крыш монастырей:

– Идите в Большой зал! Колокол созывает на общее собрание.

Как воины, собирающиеся на битву, они возбужденно спрашивали друг друга, зачем их собирают.

Внезапно один из монахов остановился в высокой траве ущелья под вершиной Симэй.

– Ай-ай-ай! Мертвец – старик, как видно! Из какого он монастыря, интересно узнать.

Между валунами лежало окровавленное тело, лицо превратилось в сплошное месиво, и опознать его казалось невозможно; несколько монахов собрались кругом и рассматривали труп, один из них неожиданно быстро шагнул вперед, пригляделся к четкам, обвивавшим руку мертвеца, и воскликнул:

– Ах! Настоятель Дзицугё, он так давно хворал в этом монастыре. Никакой ошибки – это он.

– Что?! Почтенный мудрец?

– Никаких сомнений. Посмотрите внимательнее.

– Как он мог разбиться? Наверное, оступился на вершине Симэй.

– Сомневаюсь. Он так давно страдал от паралича и, вероятно, от отчаяния ускорил собственную смерть.

– Это могла быть и не единственная причина. Те, кто видел его в последнее время, говорят, что он каждому встречному ругал гнилость и порочность нашего вероучения Тэндай.

– Он никогда не бывал доволен – человек, который никогда не смеялся. Причина, должно быть, в долгой болезни. Бедняга, какой бедняга!

– Так что же нам делать сейчас, ведь колокол зовет на собрание?

– К больному смерть все равно пришла бы, рано или поздно. Теперь, когда он умер, у нас нет времени беспокоиться о его теле – на общем собрании могут огласить приказ двигаться вниз с горы. Мы сможем позаботиться о похоронах позднее. Нам надобно быть на собрании. Пошли дальше, в зал проповедей!

Отвернувшись от мертвеца, монахи поспешили дальше. Группа за группой вооруженные монахи проходили мимо, бросая на тело быстрые взгляды.