Ангельский рожок - Дина Рубина

* * *

Поляки звонили, подгоняли, требовали от Надежды какую-то бизнес-модель – она с готовностью заверяла, что вот ещё неделька-другая, и… Что за фрукт это, бизнес-модель, – ломала голову, с чем его едят?

Марьяша сказал:

– Ай, брось. Вот мы сейчас заварим кофейку и вдарим по полякам. Ещё польска не сгинела![8]

И худо-бедно, не с одной, конечно, а примерно с пятнадцатой чашки кофе дня через три они выдали «бизнес-модель» на ближайшие месяцы. Получалось, что нужно принять на работу: бухгалтера, пару корректоров, верстальщика, курьера, складского работника, секретаря, менеджера по продажам, лучше двух…

– А редактора, лучше двух…? – спросила она.

– Это бери на себя, будешь ты за редактора. Лучше за двух.

Вновь дали прочувствованное объявление, потянулась вереница бухгалтеров-курьеров-верстальщиков. Вновь Надежда сидела на скамеечке бульвара, отбирая потенциальных сотрудников.

Акционерных денег было до смешного мало, и потому в первые месяцы многое Надежда делала сама. Ей хотелось издавать ровно столько книг, сколько сама она могла прочитать, обдумать и выпустить; это была своего рода ручная сборка. Поляки бесились. Марьяша успокаивал. Он говорил: «Ну, что ж: есть фабрики, есть комбинаты, а есть – бутики, где арт-персоны сами давят виноград чистыми босыми ногами и цедят вино из одуванчиков».

В конце концов взяла она только бухгалтера, да и то внештатного, из Люберец. Провинциальная тётка была, допотопная, и характер сволочной, но – бухгалтер с большой, вензелисто закрученной буквы: Бухгалтер – с головы до пяток.

Тут надо прерваться на небольшую поэму…

Вера Платоновна, Верка, Веруня, всё, что не бухгалтерия, считала лабудой. Верка многие фирмы вела, но со всеми непременно разругивалась: алчная была и очень злопамятная. Возможно, потому, что несчастной была её семейная жизнь, которая закончилась очень быстро, с рождением сыночка Глебушки. Глебушка родился шестипалым на обеих ручках и обеих ножках. А жили они тогда в городе Воротынске Бабынинского района и уехать не могли – где деньги такие взять? И оперироваться не могли – времена ещё были тухлыми. Так что Глебушка рос зверьком при активной позиции окружающих: соседей, детей во дворе и в садике. Верка зверела вместе с ним. В какой-то момент она очнулась, устроилась в кооперативную контору, воровала, по лезвию ходила, да кто её осудит – дитя спасала. В общем, положила все кишки на алтарь материнской любви, но переехала в Люберцы, и Глебушку на операцию успела пристроить до школы, так что в первый класс он пошёл человеком – смело руку тянул, если знал ответ.

Специалистом Веруня была изумительным: всё в голове, расчёты мгновенные и самые верные, а насчёт схимичить, от налогов уйти, сочинить схему тройную-десятерную, где никто не разберёт, что к чему пристёгнуто… – это только скажи. Но вся эта акробатика её не интересовала. Захватить её душу, полонить и увлечь могло только… сооружение баланса. Баланс – вот была её Ода к радости, её Великая Месса… К сожалению, составление баланса требовалось только раз в квартал. Она дождаться не могла. Перед тем как приступить к работе, навещала парикмахера, делала маникюр, и – завитая как баран, с ярко накрашенными губами – приступала к священнодействию.

Квартальный отчёт её выделки по стройности и выверенности цифр и деталей напоминал кальки летательных аппаратов Леонардо да Винчи. О, квартальный отчёт! А потом – полугодовой! А потом – годовой! «Обнимитесь, миллионы!»

Верка-Веруня отшивала многих заказчиков, знала себе цену. Но деваху эту отчаянную, Надежду, полюбила, ибо считала её «принципиальной». В их отношениях была лишь одна печаль: ряд документов заполнять могла только Надежда – как глава фирмы. А вот это в докомпьютерную эпоху следовало делать твёрдой рукой и прилежным почерком.

Тут и начинались скандалы.

– Кто так пишет! Кто так пишет! Это ж кассовая книга! Бляди так не пишут! Перепиши!

– Вера, отцепись…

– Ну хорошо, Надя. Я тебя прошу. Прошу тебя! Я не могу иметь документы с таким почерком.

– Отцепись, Верка!

– Свинья! Ты всегда была свиньёй! Да! Не директор, а свинья!

– Будешь браниться, я вообще писать не стану…

– Хорошо (пауза, нервное покашливание)… У меня тут вишнёвочка – высший класс. Мировую, хочь? Пьём мировую, только перепиши!

В конце концов Надежда шла на мировую. Вера приносила стаканы, разливала… Однажды, во время такого замирения, Надежда – нечаянно! – пролила вишнёвку на кассовую книгу.

Лицо Веры опрокинулось, как тот стакан. Она села на табурет – потрясённая, онемевшая…

– Верочка, прости! – завопила Надежда. – Верочка, я всё сейчас перепишу! И за прошлый месяц! Вера, только прости!

Молчит горько Вера, золотой бухгалтер, где ещё такую возьмёшь. И Надежда очень быстро и очень аккуратно, разборчивым почерком всё переписывает. Может, когда хочет! Свинья, а не директор… Уф! Вроде пронесло… Они убирают документы, опять пьют мировую. После третьей рюмки Вера расслабленно откидывается на спинку стула, глаза её блестят, губы томительно полуоткрыты. «Эх, Надюшка! – говорит мечтательным тоном. – Что ты в любви понимаешь, сопля! Когда у меня сходится баланс, я кончаю!»

Это Вере Платоновне принадлежала гениальная по краткости фраза: «Организм стоит!» Она означала, что побаливает сердце, или желудок, или подводит печень, не соображает башка… Либо очень устала, в конце концов; короче – нет возможности пахать за четверых, расслабиться надо! Тогда она звонила: «Надюшка! Организм стоит!» И надо было ехать, выпивать красненькую, выслушивать про Глебушку, который годам к шестнадцати полностью оперился и преобразился в красавца-бандита широкого профиля. Но всё это было уже за чертой деловой карьеры Надежды, несколько лет спустя. Пока же Глебушка называл Надежду «тёть Надя», Веруня сооружала балансы, дело расцветало.

И совершенным бриллиантом оказался художник Витька Скобцев.

Он пристал к Надежде на переходе в метро – через три недели после её возвращения из Гданьска. Следовал по всем пересадкам, не отставал. Она бы отбрила его, как многих, – привыкла, что за пламенным кустом её гривы, за длинными ногами, которые про себя именовала «граблями», устремлялись на улице и в общественном транспорте многие лица мужской расы. Умела резко обернуться, бросить через плечо пару слов… Она и обернулась! Увидев его жалобное лицо, остановилась. Их толкала толпа пассажиров, поезда гремели.

– Ты кто? – крикнула она. – Тебе что нужно?

– Не знаю! – крикнул он. – Просто иду…

– Ну и иди!

Он стоял, и она стояла. Что сказать этому парнишке?