Тридцать пять родинок - П. Елкин

Где ж тут бусидо? — спросите вы… Да очень просто: дед взял меня в оборот, что твой мастер дзена нового ученика, и ему просто не могло даже прийти в голову, что я ослушался. То есть, если я не выполнил его команду, значит, я умер. Чем не бусидо?

Но по-настоящему я почувствовал себя самураем уже в двадцать лет.

Я тогда фарцевал помаленьку — дело это было беспокойное. Мало того что за нами постоянно охотились постовые, оперативники и прочие спецслужбы, был у нас еще один лютый враг.

Любера.

Накачанные и натренированные по боксу ребята из Люберец целыми автобусами объезжали места, где топтались фарцовщики, и раздевали нашего брата до трусов, отнимая вообще все.

Расчет был простой — в милицию никто из нас жаловаться не пошел бы.

Картина вообще была очень характерная — стоят фарцовщики где-то на углу, вдруг кто-то кричит: «Шу*censored*!» — и все разбегаются по сторонам, еще не зная, то ли это милиция подъехала, то ли налетели любера. Как правило, убегать удавалось, но иногда бывали случаи, когда зажимали нас всей кучей.

И вот как-то раз я отходил сбросить баксы, приехал на место часа на два позже остальных ребят и девчонок и застал как раз концовку люберецкого налета. То есть все десять — двенадцать человек, с которыми мы постоянно крутились, сидели на тротуаре с битыми мордами, натягивая на себя какие-то драные телогрейки. «Что случилось-то?» — спрашиваю, и мне показывают на обшарпанный пазик, стоящий с потушенными огнями метрах в ста от нас.

И вот я просто не знаю, как это объяснить. Мне стало реально плохо оттого, что все получили по морде, а я нет.

Я вытащил из клумбы два кирпича и помаршировал к автобусу. Встав перед пазиком, я расфигачил автобусу оба лобовых стекла с фразой, которую потом мне часто припоминали: «Алё, уроды, мне не нравятся ваши шляпы!»

По морде я в тот день получил знатно. Но кто скажет, что я вел себя не как самурай?

Так вот, для меня те два кирпича и были шестнадцатым и семнадцатым камнем сада Рёандзи.

Мне было тогда девятнадцать, я иногда заходил в гости в институт к своему другану, психологу, блин. У них там на психфаке почти одни девчонки учились почему-то. Ну и по молодости лет мне было прикольно участвовать во всяких там тестах и лабораторках по психологии.

Ну вот один раз говорят, мол, будем проверять, у кого зрение лучше, у мужчин или женщин. Сажают меня в рядочек из шести испытуемых, три мальчика и три девочки вперемежку, я сижу пятым. Показывают издалека картинки, типа какой предмет больше, какого цвета фигура, все такое.

А я что-то с бодуна, да и не до картинок мне, потому что оказался я посреди двух таких девчонок, что зрение мое косило все время по сторонам, и я, вместо картинок, гадал — у кого грудь больше и какого цвета у них трусы.

Но, блин, что-то никак у меня не получалось с ними задружиться, потому что у меня какая-то фигня все время выходила, и они смотрели на меня как на идиота. Ну, типа показывают карточку: круг, квадрат, треугольник — что больше? Ну, те, кто передо мной, отвечают «Круг, круг, круг…», а мне кажется — квадрат больше. Ну, я и говорю «квадрат!», и они все на меня оглядываются и так глазами — луп-луп — удивленно, мол, фигасе, урод!

Какого цвета карточка? «Синий, синий, синий…» Блин, ну зеленый же! — и опять они глазами — луп-луп! — только что пальцем у виска не вертят.

Но тут девчонка, которая следом за мной отвечала, тоже вроде с любопытством коситься на меня начала и повторяет за мной. Все «квадрат, квадрат, квадрат». Я — «треугольник, и точка!» Они косяки на меня давят, как будто я вообще урод, что с меня взять, а тут последняя девочка тоже так боязливо: «тре-тре-тре…» Так они на нее все насели, мол, ну ты-то, ты-то что как дура? И она смотрит на меня глазами такими расстроенными, мол, я тебе поверила, а ты… Я руками развожу, мол, бодун, ит-тить, что с меня взять. «Круг-круг-круг…» — «КВАДРАТ, твою мать!» — «Ква… ква… ква…» Они на меня уже и внимания не обращают, а на ту девчонку чуть не с кулаками. И она уже со слезой на меня моргает…

Хрен с вами, думаю, буду смотреть лучше. Щурился-щурился, пока все расплываться не начало. «Синий-синий-синий…» — «КРАС… Таки быть, синий, что уж…» — «Си… си… синий?» И все тут чуть не обделались от счастья, мол, ну слава богу, а то чуть мы вдвоем им всю статистику не испортили.

И опять, и опять… Короче, дальше все пару раз плавно прошло, но меня это достало. «Давай, — девчонке говорю, — пересаживайся на мое место». Она типа «Пересаживаться нельзя, статистика нарушится». Ну, я тогда и послал их со всей статистикой, тут, стало быть, и пришел эксперименту конец.

Ну и сразу выяснилось, естественно, что это была полная подстава, что остальные пятеро нарочно меня, как лоха, разводили. Типа следили, как я давление коллектива выдержать смогу. Ну и вышло, что, пока я сам за себя отвечал, стоял твердо, а как только давить стали на девчонку, которая мне как бы поверила, так тут я быстро сломался.

В общем, огорчился я тогда сильно, с дружбаном своим поругался, мол, скотина — мог бы и предупредить.

Короче, больше я в таких экспериментах участия не принимал.

Но запомнил навсегда — есть свои глаза, значит, так и говори, что видишь.

А если кто-то на синий говорит, что это красный, то проще уйти подобру-поздорову, даже если рядом девчонка красивая. Может, даже тем более, если девчонка: значит, там нечисто, все над тобой эксперименты ставят, и только ты один, как лох, про это не догадываешься.

В моем институте тогда трудился потешный латинист. Ну, потешный, конечно, чисто внешне — худющий, осунувшийся, карикатурный такой латинист, лет пятидесяти, регулярно заправлявший в торчащие над брюками кальсоны свой вязаный жилет. Но по характеру, конечно, ничего в нем забавного не было, а даже и наоборот — гад был страшный. Как и всякий подвинутый на своем предмете преподаватель, он искренне считал, что латынь — основа основ всех наук. «Человек, не умеющий бегло читать в оригинале Гая Петрония Арбитра или поспорить на родном языке с Марком Туллием Цицероном по проблемам мироустройства, недостоин называться советским учителем! — с яростью наворачивал он на палец свою козлиную бородку, роняя оттуда куски вчерашней яичницы. — И не будет им называться, это я вам гарантирую!»

Блин, а может, я хотел читать охотно Апулея, а Цицерона не читать, но спорить с этим придурком было бесполезно: как-то раз, увидев в зеркале свою худобу, он почему-то вбил себе в голову, что у него не глисты, а чахотка, и, положив руку на случайно подвернувшуюся книжку Люциллия Гая, поклялся перед путешествием в царство Орка воспитать из своих студентов плеяду знатных латинистов.

Короче, последним экзаменом первой сессии в нашей группе была латынь, и этот гад зарезал одиннадцать человек из четырнадцати.

Представьте себе картину, стоят в коридоре зареванные первокурсницы, в последней надежде натянуть хотя бы на троечку, разодевшиеся в практически невидимые мини и в прозрачные блузки. Что делает нормальный мужик? Правильно, предлагает выпить.