Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая

Возможно, один из мотивов Бромлей, три раза повторяющееся сравнение героя новеллы – епископа Лагалетта – с обезьяной, должно указывать на мысль Франса, изложенную в авторском предисловии к «Суждениям господина Жерома Куаньяра»: «Если уж браться управлять людьми, то не надо терять из виду, что они просто испорченные обезьяны. Только под этим условием можно стать человечным и добрым политическим деятелем».

После октябрьского переворота интеллигенция читала «Боги жаждут» как сбывшееся ужасное пророчество. У русских читателей, переживших террор и Гражданскую войну, не оставалось никаких иллюзий по поводу Французской или любой другой революции. Во время краткой передышки, какой явился нэп, появилась надежда на национальное примирение, вскоре исчезнувшая. Именно в этот момент и была написана новелла о жалости и милости – рассказ о епископе Лагалетте, перехитрившем смерть.

В том же сборнике Бромлей «Исповедь неразумных» (1927) вышла еще одна ее «французская» новелла, действие которой приурочено к XVIII веку. «Отрывки из писем»: героиня-маркиза накануне революции влюблена в талантливого первого министра-плебея, огромного, неуклюжего, но умного и честного человека, пытающегося заботиться об общественном благе вопреки безответственной беспечности двора. Логика все разрастающейся любви, поглощающей героиню целиком, очарование колоссальной фигуры героя заставляют предположить роман с ключом, который для сегодняшнего читателя навсегда утерян. У сюжета трагическая развязка: король увлекается героиней, министр пытается заключить с ней политический союз, чтобы влиять на короля, но вместо того она очертя голову влюбляется в министра. Король, чувствуя себя оставленным в дураках, увольняет министра в отставку, и тот, лишенный дела жизни, кончает с собой. Еще одна новелла на французские предреволюционные мотивы – «Девица Ланглуа и ее отец», вышедшая в последнем сборнике Бромлей «Потомок Гаргантюа» (1930), описывает французское поместье накануне революции глазами маленькой девочки Мари – заброшенной дочери хозяйки поместья, равнодушной нимфоманки. Леденящие дух события – разврат матери, бессилие управляющего противостоять ей, озлобленность крестьян, поджог имения и убийство – даны через разрозненные детали, которые восприятие ребенка не в состоянии обобщить, чтобы понять, что происходит. Обо всем, что маленькая Мари видит, она сочиняет простенькие песенки, обрастающие чудовищным смыслом. Жуткая, гнетущая атмосфера страха создается средствами, напоминающими о драматургии Метерлинка.

При чтении этой новеллы вспоминается цитата из Ипполита Тэна, приводимая Волошиным в той же статье «Пророки и мстители. Предвестия Великой революции». Революция рассматривается как духовный кризис и душевное заболевание:

«Во Франции наступление Великой революции пробудило панический ужас, спавший в утробе средневековья <…> „Нервность населения была так велика, – говорит Тэн, – что достаточно было маленькой девочке встретить вечером около деревни двух незнакомых людей, чтобы целые округа начинали бросать свои жилища и спасаться в леса, унося с собой свои пожитки“[148] <…> Это были первые предвестия террора <…> В то время Франция была полна бродяг и нищих. Разрушение замков еще не начиналось. Но эти босяки и хулиганы уже осмелели от парижских событий. Они были „Черной сотней“, наводящей ужас. Они жгли хлеб и вытравляли посевы <…> Центр Франции был потрясен эпидемией, которой дали имя „Великого страха“. Овернь, Бурбоне, Лимузен, Форес были один за другим охвачены этой странной паникой. Эпидемия шла с северо-запада на юго-восток. Она отразилась тоже, но с меньшей силой и правильностью, в Дофинэ, в Эльзасе, во Франш-Конте, в Нормандии и в Бретани. В Париже такая паника была в ночь на 17 июля 1789 года, через три дня после взятия Бастилии. Главные моменты развития этой эпидемии – конец июля и начало августа 1789 года»[149].

Что касается новеллы «Как не был казнен епископ Лагалетт», то в центре ее внимания находится судьба духовенства в годину революции. Бромлей делает своего героя «якобинцем с человеческим лицом», подобно тому как Хольдер Вейне – божество с человеческим лицом, а Фридрих Беспрозванный – такой же король. В новелле есть и юношеские вольнолюбивые порывы, и блестящий разврат старого режима, и лишения нового времени; запечатлены преследование и милосердие, мрачные сцены казни и раблезианские диалоги – причем все это вертится вокруг крохотной фигурки епископа-фанатика, почему-то важного для героя.

Псевдопереводы. С конца XIX – начала XX века выходили русские новеллы и романы, имитировавшие западные исторические или фантастические повествования. Так писали Д. Мережковский, В. Брюсов, Н. Гумилев, М. Кузмин, С. Ауслендер, и все это осмыслялось как стилизация. С начала 1920-х востребованы уже остросюжетные, авантюрные, научно-фантастические романы, написанные от лица фиктивных западных авторов и полностью воссоздающие стиль переводных европейских или американских повествований – так называемые псевдопереводы[150]. Это новшество объясняется отталкиванием читателя от устоявшихся и предсказуемых форматов, темпов и интонаций – от горьковско-«знаньевской» литературы, беловско-пильняковской традиции, от так называемого «орнаментального стиля» и других изводов постсимволистской прозы. Декларации Вл. Жаботинского в «Русских ведомостях» в 1917 году[151], Льва Лунца в 1922-м[152], критические статьи Евгения Замятина начала десятилетия говорят об этой неудовлетворенности отечественной беллетристикой и о назревшей необходимости изменений. В те же годы русская литература стремительно усваивает современные стилистические приемы западной прозы не только там, где действие разворачивается на более-менее условном «Западе», но и в текстах, изображающих отечественные реалии. Повествование сгущается, щеголяет оксюмороном и метафорой, строит характеристики на показательной – метонимической – детали, фраза становится афористичной, диалог – драматичным. Это роман И. Эренбурга (1921)[153], берлинские публикации В. Шкловского (1922)[154], парижские сборники эссе А. Ветлугина (1921–1922)[155], эссе О. Мандельштама (1922), проза И. Бабеля (1923). В 1925 году выходит первый исторический роман, написанный в новом формате, – «Кюхля» Ю. Тынянова. Тогда же начинается профессионализация литературного перевода в России и резкое улучшение его качества: с одной стороны, на это направлена деятельность редакционной коллегии «Всемирной литературы»; с другой – переводом начинают заниматься опальные, полуопальные или не готовые к обслуживанию режима поэты и писатели.

Сочетание псевдопереводного исторического повествования и нового «острого» стиля оказывается весьма эффективным в исторической новелле Надежды Бромлей «Как не был казнен епископ Лагалетт».

Перед нами 1783 год. Герою, молодому вольнолюбцу Лариво – преподавателю королевского коллежа – присылают нового директора, маленького шепелявого человечка, остроумца, развратника и похабника. Это аббат де Лагалетт. Он тайный иезуит, который ненавидит Лариво как потрясателя основ религии и государства. Герой, окруженный теперь его шпионами, затаился и имитирует лояльность. Однажды шпион отсутствует на уроках, и тогда Лариво вновь возглашает перед учениками свои либеральные идеалы. Но на него доносят – это была ловушка. Лариво высылают.

1793 год. Король и королева уже казнены. Возвратившийся из ссылки Лариво – секретарь революционного трибунала. Идут гонения на священнослужителей. Дениза, служанка героя, подбирает на улице и выхаживает двух несчастных бродяг – это переодетые бывший поп