Пещера - Марина и Сергей Дяченко

Она почувствовала, как ее берут за руку. Как осторожно сжимают пальцы; Павла зажмурилась. Единственное светлое окно, оживлявшее сонный фасад полночного дома, беззвучно погасло. Как свечка.

* * *

Последняя передача Раздолбежа – об энергичной отставной балерине – имела неподобающе низкий рейтинг. Раздолбеж ходил мрачный как туча; и Павла, и секретарша Лора, и прочие сотрудники старательно держались в стороне, под стеночкой.

– Эй, Нимробец… Зайди ко мне.

Павла зашла; на захламленном столе Раздолбежа стопкой лежали пестрые кассеты Рамана Ковича.

– Говорящие головы, – раздраженно сказал Раздолбеж, кивая на маленький тусклый экран, где как раз шла в записи передача конкурирующего канала. – Убогий видеоряд, ущербная драматургия… Я смотрел, Павла, материалы, которые ты отобрала. Сойдет… хотя в другой раз будь тщательнее… Нет, ты глянь на этот неподвижный кадр – он торчит вот уже сорок секунд… Короче говоря, передачу о Ковиче я планирую на будущий четверг. Завтра запись, послезавтра монтаж… Сейчас поезжай к нему, отдай кассеты и договорись насчет интервью. Мне он отказал – но тебе, вероятно, отказать не сможет?

Если бы Раздолбеж сейчас улыбнулся – все равно как, мерзко, или понимающе, или насмешливо – Павла, вероятно, испытала бы желание съездить ему по физиономии. Но Раздолбеж был серьезен, даже печален; он не желал задеть Павлу. Он просто констатировал бесспорный, по его мнению, факт.

– Посмотрим, – сказала Павла уклончиво.

На улице к ней подошла собака. – черная лохматая псина устрашающих размеров, с флегматичным выражением лохматой морды.

Павла замедлила шаг, прикидывая, а не осталось ли в «дипломате» огрызков от вчерашнего бутерброда с колбасой; она даже остановилась около какой-то оградки, чтобы, водрузив на нее портфель, тут же и проверить свои предположения.

– Вы не подскажете, который час?

Павла машинально глянула на часы:

– Половина первого…

– Спасибо.

Павла запустила руку в «дипломат», нащупала полиэтиленовый кулек – и вдруг обернулась, будто ужаленная.

За десятки метров вокруг не было ни одного прохожего; собака с достоинством удалялась. Уходила, презрев бутерброд и Павлино внимание; простой ответ на вопрос о времени был для собаки почему-то важен, возможно, у нее назначено свидание…

Павла огляделась снова. Присела на железную оградку, удостоилась сочувственного взгляда старушки, идущей по противоположной стороне улицы.

Нет. Она не сходит с ума. Нет, нет, конечно же нет.

– …Он на репетиции.

На зов вахтера явилась кудрявая дамочка, расфуфыренная, как тропический цветок; неудавшаяся актриса, подумала Павла. Дамочка оказалась секретаршей при Ковиче – и теперь смотрела на Павлу подозрительно, будто на возможную конкурентку. Чего они все, подумала Павла устало. Нужен мне ваш Кович, как коту малина, подумаешь, великий принц… Он же не говорящая собака. Что за бред какой-то…

– Он на репетиции, – повторила дамочка твердо. – Если у вас есть время – подождите…

– Нет у меня времени, – Павла приняла позу одноногой цапли и положила «дипломат» на подтянутое правое колено. – Вот, попрошу вас передать ему… От господина Мыреля, студия художественных программ, четвертый канал.

В лице дамочки, кажется, что-то изменилось – возможно, она была почитательницей именно программ господина Мыреля; выгрузив кассеты на стойку вахтера, Павла со спокойной душой направилась к выходу.

– Погодите!..

Павла, чья рука уже лежала на ручке двери, недовольно оглянулась.

– Это вы – Павла Нимробец?

Вот оно, тяжкое бремя славы, подумала Павла удрученно.

– Это я. А в чем дело?

Кудрявая дамочка казалась смущенной:

– Господин Кович просил… если вы придете, вызвать его с репетиции.

Какая честь.

За стеклянной дверью спешили по своим делам прохожие, колыхалась трава на газонах, отцветали тюльпаны; Павла спокойно могла бы сказать: нет. Извините, спешу; передайте господину Ковичу кассеты и мое почтение…

Возможно, Кович решит, что она испугалась?..

Кудрявая дамочка приветливо указывала путь за обычно неприступную, а теперь такую гостеприимную вертушку; Павла поняла вдруг, что ужасно хочет посмотреть на настоящую репетицию.

Хоть одним глазком.

Так называемая малая репетиционная была размером с небольшой спортзал; деревянные кресла, секциями по четыре, начинались прямо от двери и мешали ей как следует раскрыться. В противоположном от двери углу помещалась выгородка – три черные слепые ширмы, лестница-стремянка и велотренажер; первым делом Павла увидела огромную блондинку в закрытом купальнике, сидящую на стремянке верхом. Потом в поле ее зрения попал немолодой, грузный человечек в спортивном костюме, стоящий на коленях перед растрепанной серой книжечкой без переплета. И уже потом ее взгляд остановился на широкой спине мужчины за маленьким, подсвеченным лампой столиком; мужчина щелкал пальцами, отбивая ритм. Как смерть с кастаньетами, мельком подумала Павла.

– Я не знаю, – с ужасом говорил толстяк, косясь при этом в книжечку, – я не знаю ни одного человека, который подошел бы под это описание, Кара…

Блондинка усмехнулась:

– Разве? У тебя действительно столь короткая память?

Толстяк обернулся к ней, чтобы посмотреть снизу вверх:

– Я привык считать, что ты простила меня, Кара…

Павла огляделась; среди деревянных рядов имел место еще десяток спин и затылков – люди в спортивных костюмах сидели неподвижно, так, будто происходящее на площадке предстало перед ними в первый и последний раз.

– Я напуган твоей непреклонностью, – проговорил толстяк, подумал и действительно сделал испуганное лицо. Вероятно, чтобы его не поняли превратно.

Блондинка звонко рассмеялась, легко соскочила со своей стремянки, грациозно вскинула руки, будто собираясь танцевать – и вдруг замерла, презрительно глядя на кого-то в темном углу зала; Павла повернула голову – в углу сидел за пультом магнитофона худющий рассеянный парень. Под взглядом блондинки парень дернулся, спеша включить музыку.

– Лажа, – сквозь зубы проронил человек за столиком. – Лажа… Клора, делай свое дело. Ты должна слышать музыку ВНУТРИ, дальше, не останавливайтесь, дальше…

Павла угрюмо смотрела, как блондинка танцует вокруг толстяка; тот испуганно отстранялся – и одновременно норовил перевернуть страницу растрепанной книжечки, сверяясь, очевидно, с текстом роли. Блондинка легко вскидывала ноги, взмывала и падала на «шпагат» – Павла ощутила глухую зависть. Она всегда завидовала чужой гибкости и ритмичности, длинным ногам и той легкой стервозности, которая придает лицу и движениям свой неповторимый, особенный шарм.