Звезда Чернобыль - Юлия Вознесенская

– Я не совсем понимаю вас, Коля. Если столько народу сразу вывезли в один день, то куда же их деть? Видно, другого выхода не было.

Коля поднял голову и резко повернулся к ней.

– Выхода, говоришь, не было? А мы тут с ребятами-шоферами беседовали за рюмочкой и тоже рассуждали: был ли выход какой, чтоб людям легче было?

– И нашли другой выход?

– Конечно, нашли. Сразу же. Вот, послушай. Во-первых, мать моя, в первый день эвакуировали вовсе не все девяносто тысяч, а только людей из Припяти, из поселка энергетиков, да из Чернобыля сколько-то. Мы после еще по ночам несколько рейсов делали и туда, и туда. А про остальные места я и не говорю: из пятнадцатикилометровой зоны – сначала-то зону в пятнадцать, а не в тридцать километров установили, – девять дней вывозили, мне шофера говорили и милиционер один знакомый. А из тридцатикилометровой зоны и вовсе не спешили, так что навряд ли и по сей день всех вывезли. Вот. А по области не меньше тысячи одних пионерских лагерей сейчас пустует – каникулы-то еще не начинались. Вот бы людей и развезли по этим пустым-то лагерям и поселили так, чтобы на местное население всю заботу о них не сваливать. Верно мы с братвой рассудили?

– Пожалуй, да. А почему же власти до этого не додумались?

– Додуматься-то они, может, и додумались, а только им это не подошло. И тоже ясно, почему не подошло.

– Почему же?

– Так ведь людей сразу кормить надо было – раз! Потом по селам их на второй-третий день можно к работе приставить, на поля колхозные послать – это два. Вот тебе и расчет. А что людям спокойнее было бы по-другому, так это кого же волнует? Никого. Но, помяни мое слово, от лагерей-то, только не пионерских уже, эвакуированные все одно не уйдут. Слышал я, что уже строят для них лагеря на краю малых сел.

– Зачем же теперь строить? Ведь в газетах пишут, что люди очень скоро вернутся в свои дома.

– Думаю я, что не так уж скоро они вернутся. Не похоже, что эта история скоро кончится, а похоже, что она только начинается. Надо властям людей к зиме на постоянное жительство определять будет, ну вот они загодя для них и строят особые поселки. Ты газеты-то читаешь, радио слушаешь?

– Иногда. Я ведь почти все время в дороге, да и пишут сегодня одно, завтра другое.

– Оно и видно, что читать газеты правильно не умеешь. А если бы ты газеты толком читала каждый день да радио слушала, то научилась бы читать и слышать больше, чем они тебе предлагают.

– Это как же? Зарубежное радио, что ли?

– Зачем зарубежное. Хотя и вражьи голоса иногда послушать не мешает для сравнения. А только умный человек и без всяких голосов узнает, что ему надо, хотя врут и радио, и газеты.

– Ну, а каким же это образом он узнает, если все врут?

– А между строк читать да между слов слушать надо учиться, мать моя. Вот слушаю я, к примеру, о том, что такие-сякие ударники в Петрозаводске срочным образом строят по спецзаказу сборные деревянные дома для эвакуированных. А после диктор радостно объявляет, что через месяц-два жители вернутся и в Чернобыль, и в Припять. Ну, а я себе соображаю, что никуда они не вернутся, а поселят их где-то в сторонке в эти вот самые сборные домики. И уж если такие дома заказали в Петрозаводске, когда у нас поближе есть такой же комбинат в Карпатах, то надо полагать, что и карпатских строителей заказом не обошли, а просто домов таких нужны тысячи и тысячи. Дальше мне врут, что никто из жителей от радиации не пострадал. Я, положим, знаю, сам их по больницам возил не раз, облученных-то жителей, но, допустим, я им верю. Потом я слушаю, что работает с эвакуированными тысяча сто медиков, триста бригад. И тут уж я понимаю, что со здоровыми людьми, чтоб их раз-другой проверить, для такой армии медиков на день-два работы. Ну и делаю свой вывод: как вы ни успокаивайте публику, а больных-то у вас хватает. И делаю я, мать моя, вывод: и домики эти, и врачи со всех концов Украины нужны вам потому, что вы больных хотите еще и изолировать от глаз подальше – раз. Людей навек в новые места переселить – два. А врать вам приходится потому, что дела-то совсем плохи, – три. Вот так, мать моя, они врут, а умный человек правду от них получает. Поняла?

– Как будто бы. Хотя сложно это для меня, признаюсь, такой вот способ получения информации.

– Ну, оно и понятно – что с бабы взять. Да ты не обижайся, я правду говорю. Я ведь вижу, что ты с образованием. А только бабу хоть профессором сделай, она все бабой останется, и если что понимает в жизни, так животом, а не головой. Хоть вот взять в политике. Вот ты мне скажи, к примеру, ты до Чернобыля власть уважала?

– Уважала, Коля. Я сама член партии. Была, – тихо, почти про себя добавила Анастасия.

– Так. А теперь, когда тебя жареный петух в жопу клюнул, как у тебя на этот счет мнение? Понимаешь ты, что много тут зла и брехни развели вокруг этой аварии? И не какие-то там акулы империализма – те акулы по своим морям плавают, а наши собственные. Поняла ты, что наплевать им на тебя с твоей сеструхой и с ее детишками, что у них своя забота – как бы им из этой истории чистенькими выйти да людям рот и уши заткнуть?

– Поняла, Коля.

– Вот. Так и учти, что не умом ты это поняла, а нутром своим бабьим. Будь ты мужиком, то тебе для того мозги бы требовались поболе, чем у других. Мужик должен все по мозгам разложить, тогда он постепенно, помаленьку думать начинает и до правды может додуматься. А баба – ей все по-другому открывается. Иной раз смотришь, дура дурой, ничего в жизни не сечет. А коснулось ей до сердца, вдруг такое скажет, что и профессору не додуматься. Ну, а с сестрой это ты правильно решила, что искать самой надо. И это тебе тоже пример политики нашей власти. Вот мы приедем в Иванков, так ты увидишь там записки на заборах – люди родных, детей разыскивают. А по радио в это время часами рассказывают, какие молодцы пожарники на атомной, какой там вообще героизм все сплошь проявляют. И нет, чтобы дать на часок микрофон для полезного дела: зачитать бы эти вот записочки: «Разыскивается мальчик Юрочка трех лет, волосики светлые, одет в голубую рубашечку и красные штанишки. Знает свое имя».

Коля стукнул кулаком по баранке и выматерился.

– Ты прости, мать, за дурное слово. Но как вспомню эти записочки… А по радио каждую неделю передача идет: разыскиваются родные, что в войну потеряны. Этого они сегодня не боятся, это дело прошлое. А после войны что было? Да я ведь сам детдомовский, военный. И ведь имя свое помнил, говорил уже и даже знал адрес в Ленинграде, по которому мы жили: Сенная площадь, дом тринадцать, квартира шестьдесят один. Вырос, поехал – там моих уже нет, другие люди живут. А вот фамилии своей я не помнил. Видно, адрес родители заставили выучить, чтобы не потерялся, а фамилию не догадались. А если бы тогда по радио хотя бы час в день такие розыски вели, так не знал бы я своего счастливого детства на государственный счет, о котором вспоминать не хочется. Да и не надо… А ты молодец, что Алексея Иваныча для такого дела нашла: он мужик толковый и с душой, поможет. Да и я подскажу, ежели что соображу по ходу дела. Как я понимаю, нам сейчас путь держать в Иванков. Не плачь, лягуха, не потопнем!