Никто не выживет в одиночку - Маргарет Мадзантини

Она приняла решение в один вечер. Внезапно ее небольшой дефект надоел ей. Они пошли в кино, и она смотрела на безупречную улыбку Джулии Робертс с идеально ровным рядом зубов.

Я тоже хочу так смеяться, сказала она себе. Она никогда не смеялась с открытым ртом. Разработала свой способ смеха: или не отрывая верхней губы от десны, или прикрывая рот ладонью. Гаэтано нравилось, когда она так смеялась. Застенчивая дверца. Рот, никогда не открывающийся до конца.

Ей неприятно ощущать языком острые углы своих зубов.

Этот ее недостаток вдруг кажется ей неприемлемым. Она проводит языком по зубам, смотрит на них снизу в зеркальце румян.

Она рожала два раза. Тело снова ссохлось, только стало теперь сильнее и как-то глубже после прохождения детей между костями и влажными тканями. Она смотрит на свое отражение в витринах, вытаращив глаза. Молодость уходит, но ничто определенное еще не настало. Она вошла в новую стадию, взяла на себя ответственность за любовь. Она хотела бы быть такой, какой представляется своим беспорядочно питающимся пациентам. Уверенным в себе человеком, который в состоянии убедить других правильно относиться к самим себе. А она расстраивается из-за каких-то зубов.

«Знаешь, что я сделаю? Переделаю зубы».

Они сидели на кухне, собирались есть шоколадные хлопья. Было воскресенье.

«Зачем?»

«Они у меня болят, реагируют на горячее и холодное… Все равно надо будет заняться ими рано или поздно».

Гаэ кивнул. Ему казалось глупым проводить огромное количество часов у стоматолога из-за такого мизерного недостатка. Он открывал рот врагу в самых крайних случаях.

«Отдадим кучу денег».

Она вернулась с предварительным реально скромным счетом и начала свои недельные сеансы.

Располагаешься в кресле у стоматолога и спустя некоторое время забываешься под светом бестеневой лампы. Возможно, из-за искусственно созданного тепла, как в инкубаторе. Руки прямо сами тянутся обнять этого человека с седыми волосами, который лечит ей зубы, зализывая раны подросткового возраста.

Она могла обратиться к врачу, применяющему более современные методы лечения, к стоматологу ее поколения, многие из которые учились в Америке. Но она пошла к этому пожилому дантисту. С твердыми руками опытного ремесленника, в старой маске, похожей на маску кузнеца.

Он говорит, что ему жаль обтачивать ее нормальные зубы до культей, но это единственный способ, чтобы установить коронки. Он не надевает на нее свинцовый фартук, когда ей делают рентген.

Потом она почувствовала себя безмерно счастливой: с одинаковыми зубами язык свободно и легко двигался. Она взялась за это, чтобы легким и свободным стало и все остальное. Они пошли поужинать в мексиканский ресторан. Она смеялась, как Джулия Робертс, широко улыбаясь незнакомцам.

Гаэ устроил ей небольшую сцену позже, по дороге домой. Делия стучала узкими стаканчиками из-под текилы по стойке бара, поцеловала какого-то металлиста в знак благодарности. И одета она была странно: поверх короткого платьица из люрекса пиджак, как у дрессировщицы в цирке.

«Когда ты это купила?»

«Тебе нравится?»

«Ну… Странное какое-то платье».

«Восьмидесятые годы опять вошли в моду».

«Восьмидесятые? Отвратительное время».

Они вернулись домой, она, шатаясь в сапогах на каблуках, сняла их и бросила. На ней были черные колготки — видон еще тот. Ревность с неистовой силой ударила ему в голову.

«Сука…»

Он схватил ее сзади за волосы, они оба упали на пол. Детей дома не было, бабушка, слава богу, увела их к себе. Всю ночь они могли кричать, как свиньи, валяться и заниматься чем угодно на полу и где придется.

«Ты будешь мне изменять? Сука…»

«Кто знает…»

Он засунул язык в ее рот, почувствовал гладкие зубы из белого фарфора. «Все кончено».

Следующее утро было чудесным: полный штиль и блестящие, как море, улицы. Этот величественный секс воссоединил их. Они прогулялись, пошли забрать детей, чувствуя себя молодыми людьми. Они и стали такими. Совсем не спали. В воскресных джинсах и майках. Позавтракали в баре, только они вдвоем, как в старые добрые времена.

И даже позже, когда забрали детей и раскачивали их на качелях, стояли словно приклеенные друг к другу.

Во второй половине дня Делию рвало.

Они и не думали ни о каком другом ребенке, и с двумя-то трудно управиться. Однако… Всегда потрясающе переживать чувство трепета из-за чего-то подобного. Он провел рукой по ее животу.

«Опять двадцать пять! Черт, какой кошмар».

«Что будем делать?»

«Не думай об этом. Потом подумаем».

Им бы прийти в отчаяние, но состояние оплодотворения дарило знакомую просветляющую дрожь. Свить гнездо в собственной женщине. И пусть мир катится в пропасть!

У Делии появилось лицо будущей матери. Которое возникало у нее мгновенно: неуверенное, просветленное.

Сюрприз, очевидно, взял свое начало несколькими неделями раньше. Стандартная постельная встреча, под привычным непрерывным «огнем» со стороны детей. Хриплое дыхание Нико, ночные хождения Космо, возникающего внезапно, точно призрак. Заниматься сексом во вторник — словно компостировать билет супружеского путешествия.

Среди ночи Делия поднялась, села на постели.

«Я сделала много рентгеновских снимков…»

Неожиданно включила свет.

«Какие еще снимки?»

«У стоматолога».

«Да при чем здесь это, зубы же находятся наверху… давай спать».

Однако на деле все оказалось скверно. Она долго разговаривала со стоматологом по телефону.

«Почему ты не сказала мне, что беременна?»

«Я не знала…»

Они принялись отсчитывать дни назад, пытаясь сообразить. Она теперь смотрела на свои зубы в зеркало завороженным взглядом, как застывший на месте кролик.

Они сразу приняли решение — какой смысл ждать? Риск был огромен: порок сердца, тяжкие повреждения. Несчастный случай снимал с них вину за такое решение. Мог служить оправданием. Старый стоматолог развел руками: «Что я могу тебе сказать?»

Делия поблагодарила его. Но, возвращаясь на мопеде домой, обезумевшая от разных мыслей, она испытала невыразимую ненависть к этому противному старику, которому трудно было даже надеть латексные перчатки. Она думала об отце, о том дне в баре в Амальфи. О теле, распростертом на земле, среди чаек. Он вышел только для того, чтобы сдохнуть.

С лица исчезло выражение материнства. Она снова стала бдительной, погруженной в дела. Следила за Гаэтано, чтобы понять, что он чувствовал — грустил или просто сбросил с себя груз.