Женская тетрадь - Татьяна Москвина

Что это давало? Высокую степень осознанности. Актеры играли осмысленно. В «Марии Стюарт» все герои умны и красноречивы, потому что они дети умного и красноречивого автора. Пафос Шиллера так же невозможно подмять «под себя» бытового, как невозможно перестроить в сауну готический собор – без деструкции. Для новой «Марии Стюарт» Тимур Чхеидзе решил найти молодую, привлекательную исполнительницу, поскольку в его трактовке Мария – чистая жертва, агнец, посланный на заклание большой политикой. Актриса И. Патракова отважно борется с текстом и, в общем, справляется, произносит без погрешностей (это немало), она старательна, пробует как-то разместить в шиллеровском «соборе» свой маленький чувственный опыт. Однако это не более чем штрихи и этюды, полноценного образа не получается. Ошибка режиссера? Или женские индивидуальности перестали выбирать опозоренную актерскую профессию и настоящей героини действительно нет, нет в наших днях, и сколько ни старайся – не отыщешь? Оставляю вопрос без ответа. Итак, Марии нет. А Елизавета?

Елизавета есть. Марии Игнатовой несколько раз аплодировали в ходе спектакля, и это заслуженно. Перед нами сделанная, обдуманная, зрелая актерская работа.

В образе шиллеровской Елизаветы есть довольно большой объем воздуха для трактовки. Например, Ангелина Степанова делала ее величественной, умной, проницательной, скрытной, страдающей от холода, на который обрекает женщину власть, но страдающей, как все, что она делает, – величественно. Чхеидзе и Игнатова сознательно пошли на снижение и упрощение образа – но в шиллеровском рисунке, в известных рамках. Эта Елизавета прежде всего стервозная баба, хитрая лицемерная тварь. Такая рыжая лисица, поводящая чутким хищным носом, где опасность, командирша в мужском коллективе, любящая умилительно всплакнуть напоказ. Она беспросветна – в этой сучьей природе просто неоткуда взяться милосердию, состраданию, благородству. «Она моложе», – задумчиво говорит Елизавета-Игнатова про Марию-Патракову, и в ее устах это приговор, а не просто себе реплика. С Лестером она обращается так привычно-хозяйски (но без всяких вульгарностей, режиссура здесь деликатна, действует легкими намеками), что понимаешь, как нелегко мужчине под пятой у бабы. Но если менять наряды королева может бесконечно (в отличие от прочих персонажей, Елизавета-Игнатова часто переодевается), то она ограничена в поступках, она обязана сверять свои действия с тем, что нужно и что принято в королевстве, – и оттого учить ее уму-разуму вовсе не безнадежное занятие. Шиллеровский мир трагичен, но не безобразен, это не царство анархии и торжествующих самодуров, и оттого постоянно вразумляющий королеву лорд Тальбот (А. Толубеев) вовсе не идиот-идеалист. Он представитель силы, одной из сил, окружающей королеву, и ей предстоит выбрать свой путь, идущий по вектору этих загадочных величин – сил государства.

Вот это удалось в спектакле на славу, удалось вполне – весь мужской ансамбль царедворцев. И томный, порочный, напрасно пытающийся спасти остатки мужской гордости любовник королевы Лестер (В. Дегтярь), и здравомыслящий, доброкачественный Тальбот-Толубеев, и мрачный, упрямый и на свой лад мудрый приверженец жестокой инерции жестокого государства казначей Беркли (В. Ивченко), и прямой, бесхитростный по-военному, что и губит его, секретарь Девисон (М. Морозов), и грубовато-честный страж Марии Паулет (Л. Неведомский) – все они, четко индивидуализированные, складываются в общую машину государства. Темное дерево легкой, лаконичной конструкции художника Г. Алекси-Масхишвили подчеркивает это впечатление: люди, чьи убеждения розны и дыхания, казалось бы, несовместимы, соединяются в общий роковой узор. Добродушный Тальбот уговаривает Елизавету встать выше толпы, выше сиюминутной выгоды, выше собственной ненависти, а желчный, саркастический Беркли потакает ее злобности, считая именно силовые меры опорой государства, но эти антагонисты прочно спаяны в ходе трагедии общим рисунком судьбы. Все будет плохо во имя того, чтобы не было хуже, но хуже будет обязательно – таков закон крепкого и процветающего государства. Бунтовщица не представляет реальной угрозы, именно поэтому она и погибнет. Это закон. Потому что двух королев не может быть – королева только одна. Доминирующая на сцене стихия в облике Елизаветы не оставляет никакой надежды. Эта стерва потеряет любовника, потеряет друзей, почитателей, верных подданных, уважение народа, расположение Бога (так по Шиллеру) – но она не сможет наступить на горло собственной песне и обойтись без подлого бабьего торжества над соперницей…

Пьесы Шиллера неминуемо толкали людей к свободомыслию. Оказывалось, что никакой отдельный человек не в силах выполнить высокие требования, которые налагает на государя дух политики. Власть необходимо ограничивать по воле народа – требовательно взвопило Восемнадцатое столетие и было услышано. А поскольку в России по-прежнему актуальны свободолюбивые вопли всех столетий сразу, Шиллер, особенно в переводе Бориса Пастернака, был и остается в числе лучших друзей зрителя. Но, без шуток, «Мария Стюарт» в БДТ – серьезное предприятие, достойное академической сцены. Что до молодых героинь, то это всегда было для театра проблемой – и при Товстоногове тоже. Подождем – вдруг интеллигентные женщины масштаба Степановой снова пойдут в актрисы…

2006

Немного о гламуре

Да и я, грешная, конечно, развлекаюсь порой, на это глядя. Подмечаю разные смешные штучки. Например, два главных женских образа в мире рекламы.

Первый: домохозяйка, мамочка-женушка, в кофточке такой серенькой вроде голубенькой, с выглядывающей в вырезе беленькой маечкой. Волосы русые, стянуты в хвостик чаще всего. Личико приятное, невыразительное, с меленькими чертами, озабоченное. Фигурирует в рекламе моющих средств, растительного масла, йогуртов, супов и макарон.

Второй: одинокая дама с роскошными формами, черты лица крупные, размалеванные, волосы длинные. На ее долю достаются: гели для душа, шампуни, шоколад, кофе и конфеты, косметика.

То есть какой строгий, продуманный мир! Та, которая подбирает себе помаду, потому что этого достойна, и стонет от блаженства под душем – она не может уже интересоваться моющими средствами и растворимыми супами. Либо ты нежишь себя, либо скребешь плиту! Одним райское наслаждение, другим вечные микробы в унитазе и ржавчина на смесителе. Нетрудно догадаться, какая доля кажется потребителям слаще и предпочтительнее. Таким образом, клянясь в любви семье, преданно якобы служа ее интересам, гламур в виде боевого авангарда – рекламы – бесхитростно выдает свою антисемейную природу. Впрочем, ловить гламур на слове смешно, ведь он, собственно, ничего не скрывает. Его философия – предельный эгоизм.

Удивительно агрессивное и жизнестойкое явление этот самый «гламур». Русскому гламуру от силы пятнадцать лет, а он уже намыл себе значительную территорию и покушается на всё новые. Эдакий фюрер красоты! Император потребления, можно сказать!

Скажем, на наших глазах разворачивается потрясающая битва между гламуром и криминальным сериалом.

Криминальный сериал (с большим – меньшим элементом детектива) – это то, в чем Отечество явно отличилось. За десять лет криминальный сериал развился до жанровой чистоты классического балета, дал героев, дал стиль, стал своеобразной летописью жизни переходного периода. Ранние серии «Улицы разбитых фонарей» по повестям Кивинова вообще являют собой что-то вроде антиквариата: там запечатлен Санкт-Петербург, еще не изуродованный безумием строительных компаний, и манера игры актеров (типажный натурализм с романтической нотой), которая уже редкость. Криминальных сериалов много, их делают в основном грамотные профессионалы, идет здоровая конкуренция – короче, жанр развивается и привлекает зрителя.