Случай в электричке - Меружан Григорьевич Саркисян

То были мирные годы, войны шли где-то далеко, в чужих землях, но материнское сердце опасливо, и Валентина очень волновалась, не позовут ли те сраженья и ее сына. Вся жизнь в потерях: муж, трое детишек.

Загрустив, она доставала с полки тетрадь в клетку, вырывала листок и Петиной ручкой, синими чернилами принималась выводить крупные округлые буквы:

«Дорогой Петя, родной мой сынок! Жду не дождусь весточки, каждое твое письмо насквозь прочитываю. Знаю, некогда тебе за службой, но ты уж не забывай. Хотя бы одно словечко: жив и здоров, и мне то словечко что богатырь-трава, что живая вода... А у нас, Петенька, все по-прежнему. Пеструха принесла телку, ее в колхоз забрали. И то ко времени, дома не прокормила бы. Последние клоки сена тяну, а весна холодная. Вот только второй день тепло, зеленеет трава наконец. А еще новость. Привезли тракторные косилки. Теперь с лугом над рекой один тракторист управится за день, что не успевали всей деревней за неделю. Аист наш припозднился нынче с прилетом. Задержала метель в пути. Боюсь, не замерз ли? Грачей много перемерзло...»

Буквы выводила медленно, слово ложилось к слову с оттяжкой.

...В дверь громко и, как ей показалось, весело постучали.

Пока шла открывать, перебрала в уме всех, кто бы мог явиться в такой поздний час. В сенцах у двери вдруг обожгло невероятной догадкой: не Петр ли? И намека в письмах не было, что может приехать на побывку.

Громыхнула щеколда, в сенцы вступил высокий солдат.

— Мама!

Немного доставалось ей радостей, но эта запомнилась на долгие годы.

Петр будто бы даже и вырос, хотя всего-то год не виделись. Низкими, слишком низкими казались ей потолки в рубленной наспех избе. Раздался в плечах, а еще и значки на гимнастерке.

— Как же ты отпросился?

— Не отпрашивался! Это мне за хорошую службу!

Петр развязал вещевой мешок и достал пуховый платок, накинул его матери на плечи.

— Это из шерсти ангорских коз! Теплее не бывает...

— Откуда это? — робко поинтересовалась мать.

— Полевая почта тебе известна, остальное военная тайна. Не пугайся — там не стреляют!

Петр малость приврал. Там, где он служил, случалось, стреляли. Служил он на погранзаставе, отличился при задержании нарушителя, потому и дали ему недолгий отпуск.

Мать ждала, в ожидании все слезы выплакала, поговорить бы, голос его услышать, а вошел — и нет слов. Слов нет, а руки материнские сами знают, что делать.

Из русской печи на ухвате выплыл чугунок, легла на стол начатая коврига ржаного хлеба, из погреба принесла крынку холодного молока.

— Не ждала! Встречу как бы отметить, не знаю!

— С матерью встречу вином не отмечают! — заметил Петр.

— Правду предрекли, — молвила с грустью мать. — Быть тебе военным человеком...

— Это далеко, мама! Еще два года служить!

Знать бы тогда Петру, что побывка была его последним свиданием с матерью. Наверное, чуть больше прибавил бы ласки, чуть дольше не уходил бы от нее. Упрекнуть себя было не в чем. Неделю гостил, один день гулял — вычистил коровник, вывез навоз в огород, разбросал его, вскопал грядки, подправил забор, поменял нижний венец в бане, проконопатил стены. Жалел, что времени не хватило переложить ступеньки на крыльце...

Телеграф принес извещение о смерти матери за несколько часов, а вот добраться до Брединки с горных отрогов хребта — не скорое дело. В долину спустился пешком, это быстрее, чем на коне, до ближайшего аэродрома несколько часов езды на грузовике. Затем перелеты, томительно тянулись часы на аэровокзалах. Успел к самой последней минуте, когда двинулась похоронная процессия на кладбище.

Приехал на похороны и Григорий Матвеевич, генерал МВД. Чтил память своей помощницы в партизанской войне.

— Жизнь таких, как Валентина Долгушина, — говорил он над могилой, — почти неприметна. Нет в ней ни взлетов, ни громких свершений, сама их жизнь — свершение. Это долг перед семьей, перед детьми, это мать всего сущего. Для них каждый час испытание, и как бы оно ни оказалось трудным, трудность эта преодолевается без растерянности, без жалоб. Валентина выполняла свой долг великой труженицы, потому что великий труд посеять зерно, вырастить его и превратить в хлеб...

Негромко ее помянули, а к вечеру все разошлись. Григорий Матвеевич остался с Петром:

— Вот и совсем ты осиротел, партизанский сынок! Как жить дальше надумал? Перед тобой много путей, а выбрать надо один, чтобы не стыдно вспомнить тебе о матери, чтобы не уронить чести ни отца, ни деда...

Петру оставалось служить несколько месяцев. Приглашали его в училище погранвойск, открыт путь в общевойсковое училище, звали в милицейскую школу.

— Так куда же? — поинтересовался Григорий Матвеевич.

— Школа милиции, — твердо ответил Петр.

...С того памятного разговора прошло пять лет. Генерал постоянно интересовался успехами в учебе своего подопечного, радовался, что Петр, кажется, действительно нашел свое призвание в жизни. Исподволь он интересовался и первыми шагами Долгушина на службе.

Утром на вокзале нарофоминцем был опознан один из тех, кто вышел из электрички вместе с Чернышевой. Нарофоминец подозвал милиционера, молодой человек был задержан и доставлен в отделение. Его привели к Долгушину. Он сразу же позвонил Ломаковой. Номер не ответил. Соединился с приемной прокурора. Ему сообщили, что следователь выехала на осмотр места преступления. «Нашли дачу», — понял Долгушин.

Ломакова действительно выехала тотчас же, как только ей сообщили, что найдена дача, в которой было выбито окно. Стекла в окне вставлены, найден и стекольщик.

Участковый встречал Ломакову на платформе. На привокзальной площади их ожидала служебная машина.

Следователь и участковый спустились с платформы, вышли на площадь. Оставалось пройти всего несколько шагов до милицейской машины. Участковый рассказывал, как была найдена дача, они остановились пропустить мимо пассажиров. И вдруг Ломаковой показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо, почти как на фотороботе. Неужели?

— Видите? — Она потянула за рукав участкового, указав ему на тревожно оглянувшегося парня.

— Стойте здесь. — Участковый нырнул в толпу, мелькнула его форменная шапка и пропала.

Поняв, что дело плохо, парень не стал ждать, пока милиционер подойдет. Он растолкал прохожих и кинулся к автомашине «ГАЗ-69», стоявшей неподалеку. Из выхлопной трубы «газика» вился дымок, значит, мотор работал. Но как только рука парня потянулась к дверце, машина рванула с места.

Он кинулся в помещение вокзала, пробежав сквозь зал ожидания, выскочил на платформу, побежал