И все-таки это судьба - Лариса Райт

Вихров никогда не винил своих жен. Во всем только себя. Женщинам было на что обижаться. Они тоже работали, а еще вели дом, хозяйство, рожали детей, воспитывали их. И за Вихровым, кстати, ухаживали. Обстирывали, обглаживали, кормили, ублажали в постели, а куда же без этого? И взамен хотели не так уж много по человеческим меркам. Просто вместе съездить в отпуск, сходить к маме на день рождения или к ребенку на концерт, или просто в кино, в конце концов. Такое, конечно, случалось, но крайне редко. Как сказала первая жена:

– Я давно смирилась с тем, что работа у тебя на первом месте, но, прости, никак не могу смириться с тем, что она у тебя и на втором, и на третьем, и на десятом.

Вихрову нужна была женщина не просто терпеливая, а очень терпеливая, счастливая только тем, что ее жизнь изредка наполняется его присутствием. Сначала Владимир думал, что Лиза как раз из таких, и то, что не сложилось в первом браке, сложится с этой милой женщиной, которая носит детскую и мягкую фамилию Зайчик. Но Заяц оказался хищным. Он не хотел немного вихровского времени и не желал довольствоваться «капустой», которой Вихров для жены никогда не жалел. Заяц грустнел, мрачнел и замыкался в себе. Трудно было признаться самим себе, что страсть ушла, а на смену ей вместо глубокого чувства пришло раздражение и усталость от неоправданных надежд и несбывшейся мечты о крепком семейном счастье.

– А как же жены спортсменов или артистов? – спрашивал он у Лизы. – Одни на сборах все время, другие на гастролях.

– Знаешь, как эти жены, Володенька? – Она поднимала на него грустные, полные тоски глаза. – Плохо.

И он принял решение отпустить. Но никак не мог решиться и разжать объятия, все думая о том, что, может быть, еще срастется, еще заживет, как заживают рубцы и шрамы. И живут же люди с ними, хорошо живут. Но его брак, видимо, не подлежал реанимации. Как ни старались обе стороны, он не мог выйти из наркоза. А и ладно! Черт с ним, с браком! Лишь бы из наркоза вышла пациентка.

– Показатели?

– Давление в норме, синусовый ритм стабильный, кровопотеря триста миллилитров.

– Зашиваем.

Вихров ловко орудовал иглой, время от времени бросая взгляды на своих ассистентов. Вот анестезиолог – Наташа Павловская – замечательный человек, душевный. И женщина, в общем, симпатичная. Не совсем в его вкусе, правда. Ему всегда нравились формы, а этим Наташа была обделена. Зато ростом ее не обидели, и глаза красивые нарисовали, и голос приятный вложили. Ему всегда нравилось, как она произносила: «Два кубика новокаина». Насколько он знал, Наташа пять лет назад развелась с мужем, одна воспитывала дочку. На личную жизнь у нее, как и у Вихрова, времени не было. Она, конечно, не пропадала на работе. Наоборот, просила ставить все ее операции на первую половину дня. Вторая была посвящена дочке: кружки, секции, прогулки. Какая тут личная жизнь? Вихров слышал однажды в ординаторской, как пожилая нянечка укорила Наташу:

– Все одна да одна, Наташенька. И не больно тебе?

А Павловская только отмахнулась:

– Я умею делать хорошую анестезию.

Анестезия анестезией, а сознание все-таки возвращается, и тогда наверняка и больно, и одиноко, и жалко себя до слез. Пожалуй, с Наташей можно было бы построить отношения. Она бы точно знала, на что идет. Не стала бы требовать от Вихрова присутствия и участия. Она бы не забыла, что он горит на работе, ничего бы не требовала, ничего не ждала бы. Ну и зачем такие отношения, без требований и ожиданий? Тупик, путь в никуда. И дочка опять же. Детей Вихров любил. Лизину дочку сразу принял, как свою. И она его тоже. А теперь получается, что развод с Лизой – это уже дело не двоих, а троих людей. И если с Наташей не сложится, что, опять ребенку страдать?

Нет, хорошая, конечно, женщина Наташа, но не наша.

Людочка Валевич – операционная сестра. Хорошая девочка. Ну как девочка? Тридцатник уже, но выглядит замечательно. И фигура как раз такая, какие Вихрову нравятся, и нрав бойкий, и смех гортанный. Людочка любит заботиться. Не о Вихрове – обо всех. Пациентов после операционной не забывает. И в реанимацию заглядывает, и в палаты. Кому капельницу поставит, кому подушку поправит, кому утку подаст. Сестрички помоложе только плечами передергивают – охота ей не своим делом заниматься да руки марать. А Людочке не тяжело, ей все в радость. А еще у нее каждый день в ординаторской то домашние пирожки, то блинчики, то кулебяка, то расстегай. Готовит она вкусно, затейливо и всех потчует своими изысками так, будто готовила лично для каждого. Но на самом деле это, конечно, не так. Готовит она для Генки Дородного – для Геннадия Викторовича – заведующего хирургией. Генка давно и крепко женат. Женат намного основательнее, чем представляет себе Людочка, когда оказывается в его постели. Хотя эта связь заведующего и медсестры тоже уже настолько фундаментальна, что не рождает никаких пересудов. Все привыкли: и коллеги, и сама Людочка, и даже Генкина жена, которая, являясь в больницу, непременно здоровается с соперницей только для того, чтобы лишний раз усмехнуться и одарить ее убийственным взглядом. Генку такой расклад вполне устраивает и, что интересно, внешне устраивает и обеих женщин. Но Вихров не сомневается – это только внешне, а в душе, конечно, страсти кипят. И мучаются обе, и обижаются, и надеются. Вихров прекрасно знает, надеяться Людочке не на что. Поматросит ее заведующий лет пять-десять, потом замену найдет и спишет в утиль, как устаревшую модель. Людочку можно уберечь от этого. Пленить, очаровать, обаять, увести, подарить счастье быть единственной. Ведь каждая этого хочет, но, наверное, не каждая может. Валевич любит своего Дородного безоглядно и безрассудно и ни в какие дали за Вихровым не пойдет. Спасибо, конечно, Владимир Андреевич, за лестное предложение, но «я другому отдана, я буду век ему верна». И как понять этих женщин? Вот Лиза даже с работой его делить не хочет, а Людочка делит Генку с другой женщиной и не ропщет. Любит. Но и Лиза тоже любит. Любила, во всяком случае. А теперь говорит, что хочет и себя тоже любить, и чтобы ее любили. «А ты, – говорит, – Вихров, железобетонный».

Железный, да. Не без этого. Иначе хирургу нельзя, невозможно. Нужно уметь оставаться равнодушным к собственным невзгодам, метаниям и душевным мукам. Потому что у тебя на столе пациент, потому что в твоих руках его жизнь. И не должны дрожать ни приборы, ни пальцы, ни мысли.

Да, с Людочкой ничего не получится. Нет у Вихрова времени и желания разбирать чужое грязное белье, полоскать его, сушить и разглаживать. Ему бы кого-то чистого, неиспорченного, не увязшего в ненужной любви. Такую женщину, чтобы только для него, только о нем. Танюша Пашанова, практикантка. Стоит рядом и, затаив дыхание, следит за руками мастера. Танюша счастлива – ее допустили в святая святых. И допустил не кто-нибудь, а сам Вихров. И только потому, что она не пошла домой, как все практиканты, а осталась помочь на дежурстве. А утром как раз случилась эта срочная, внеплановая операция. И девушка набралась смелости, попросилась, а Вихров посмотрел на нее, как ей показалось, даже с уважением и кивнул:

– Мойтесь. Заслужили.

Если она такая идеалистка, если не жалеет себя, хочет учиться и состояться как врач, то, конечно, поймет Вихрова, который пропадает в больнице сутками. И говорить. Они смогут говорить о многом. Например: