Украли солнце - Татьяна Успенская

Достала из сумки ученическую тетрадку, вырвала листок.

Письмо писалось само, и под каждым словом Магдалина словно кровью подписывалась: кончена игра — кончена жизнь. И с последним словом вся кровь вытекла из жил, и вся энергия вытекла из души.

«Смерть страшна только телу. Душа её не мыслит. Поэтому в самоубийстве тело — единственный герой», — снова Цветаева. «Героизм души — жить, героизм тела — умереть».

Душа умерла, а тело, словно разумное, влекло её куда-то.

Ноги сами пересекли комнату, вывели из квартиры, ввели в лифт, мимо стражей пронесли её на улицу.

— Господи, помоги! — творили губы. — Господи, укажи путь ухода! Куда Ты ведёшь меня, Господи?

Слепая, глухая.

Почему же слышит стон? Почему же видит воспалённый взгляд, обращённый к ней? И сила, что увела её от Будимирова, буквально бросает к старику, распростёртому на тротуаре.

— Встать можете? Отсюда надо скорее бежать. — Осторожно приподнимает старика. — Обнимите меня за шею.

Старик виснет на ней.

Сумка с вещами, старик… — непомерна ноша, и вдруг слова: «Иди, мать». Кто произнёс их?

Чуть не падает под тяжестью старика. «Ещё шаг», — просит себя.

Дома тянутся без просвета справа и слева. И лишь голубой прямоугольник неба, сжатый домами.

— Вы знаете город? — спрашивает Магдалина.

И неожиданно сквозь хлюпающее дыхание связная фраза:

— До поворота налево, сразу направо в узкий проём между домами, люк.

У люка чуть не упала, задыхаясь.

Старик буквально сполз по Магдалине на землю и обеими руками ухватился за крышку.

— Чуть надавите вот там, — кивнул на противоположный конец. Секунда, и крышка приподнялась. — Сначала вы, — прошептал старик. — Осторожно, там лестница.

Слишком много обрушила на него Магдалина. Самому трудно было разобраться. Будимиров спешил к ней, чтобы она разложила всё по полочкам: и про тайну его рождения, и про Бога, и про их общее будущее, и про новую экономическую политику — её глазами.

Магдалины дома не оказалось. На столе — ключи и письмо. Не мигая смотрит на них.

Обманула? Оказалась хитрее самых хитрых? Прикинулась агнцем? Мать — для всех?

Осел в кресло. Заранее известно, какие слова написала: прости, что пришлось пойти на хитрость, прощай!

Ухнул в чёрную дыру прежде, чем дотронулся до её письма.

Ни руки не поднять, ни век. В нём пульсом бьётся страх жертв, в него свалены камни, засыпавшие в шахтах людей, и станки, которым жизнь дал. Выбраться из чёрной дыры можно, лишь убив Магдалину. Обезоружила, расслабила и предала. Более коварного удара никто никогда не наносил! Своими руками, как когда-то Дрёма…

Но сначала нужно её найти. В детстве ни от кого не зависел. Знал, где живёт Григорий, и, не подвернись под руку Дрём, убил бы его. А где в громадном городе искать Магдалину? Сам не найдёт! Скорее вызвать Ярикина, и сразу сотни «справедливых» кинутся на поиски! Он же не может протянуть руку к кнопке. Даже крикнуть не может. Мутится сознание. Белеет письмо на столе рядом с ключами.

Много прошло времени прежде чем, упершись в кресло налитыми тяжестью руками, он рванул к себе трубку. Стал раскручивать телефон, как аркан, будто собрался набросить на зверя. Зазвенели стёкла шкафов с посудой, люстра. Бросил телефон на пол. Сквозь черноту угадал Ярикина.

— Что прикажете? Что случилось?

— Убью! Расстреляю! Доставь! — обрушился на него. — Перекрой все выходы из города, все автобусы выпотроши, самолёты, машины. Все подъезды…

— Я понял, — раздался спокойный голос. — Доставлю живую или мёртвую.

— Живую!

Сам, своими руками… Сначала намотает на руки волосы и будет возить её по полу, пока все до единого не вырвет.

Швырял рюмки, тарелки на пол, а осколки, словно живые, проникали в него, раздирали плоть. И, чем больше бил посуды, тем больше тяжелел горечью. И стало невмоготу в огромной, чёрными огнями сверкающей столовой. Всей своей тяжестью повиснув на ногах, ожогом ощущая письмо в кармане, двинулся к двери — прочь отсюда. От Ярикина нет вестей, значит, успела сбежать.

Четырьмя одинаковыми глазами едят его стражи: что повелит? Они последние видели её. Торопливо вышла из квартиры? Не спеша? Какое было лицо? С трудом формулировались вопросы. И пропали. Поднял было руки — сокрушить часовых, уронил, нужна только она. С трудом дотащился до лифта, всей тяжестью навалился на палец, давящий кнопку.

Вышел во двор и остановился.

Уставился на дерево, как на нечто диковинное и противоестественное в его жизни. На это дерево глядела Магдалина, когда он вошёл в столовую. Небось, понравилось. Ветви падали до земли и поднимались до неба, укрывали весь двор. Всё сокрушающая сила, заполнившая его, кинула к дереву: стал ломать ветви. Они не поддавались — оказались жилистыми, лишь гнулись. Принялся выкручивать их, и казалось: ей руки выкручивает, и сейчас раздастся хруст!

— Что с вами? — Сквозь черноту с трудом узнал Варламова. — Я к вам с известием — переговоры о поставках… — Опустил кулаки на голову Варламова, а когда тот упал, стал избивать его ногами. И вдруг не увидел Варламова. Рухнул на колени.

Обжигающая горечь, боль укола, белый цвет халатов… Лечащий врач, сёстры. А Варламова нет.

— Пойдёмте, вы ляжете. После укола нужно лечь.

Сейчас он снесёт этих белых людей с лица земли! Попытался поднять руки, а они повисли беспомощные. По-прежнему наполнены тяжестью, но она не активная. Сознание гаснет.

— Дерево срубить. Солнце из города убрать. Траву убить камнем. Даю несколько часов. Мне подать самолёт, — костенеющим языком приказывает он. Называет село Магдалины и, поддерживаемый с обеих сторон, движется к машине.

Из черноты вызволил его звук. Ровный, спокойный гул мотора. Он летит? Куда он летит?

Медленно проясняется сознание. Магдалина. Её хитрость. Её ложь. Её предательство.

Он знает, её нет у Григория, она не захочет подставить под удар братца. А ему зачем Григорий? Убить? Но злобы, он чувствует, не хватит, она уже тает.

«Погибли невинные», «Вы — слепой вождь слепых», «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую», «Любите врагов ваших» — звучит её голос. И он понимает: Григорий ни при чём. Григорий не мог научить её коварству. Григорий не виновен. А невиновного нельзя казнить.

Проклятье! Что с ним? Почему, как попугай, он твердит её слова? Он избрал свой путь: чем больше убьёт врагов, тем меньше опасности будет подстерегать его: нужно предупреждать хитрость и предательства. Как это Григорий ни при чём? Он воспитывал её, это он сделал её такой хитрой и коварной. Расправиться с ним немедленно! Снова его заливает злоба. Жжёт сквозь пиджак письмо. Суёт в карман руку и открывает глаза.