Отмороженный - Фридрих Незнанский

Тягунов недоволен. Прежде всего собой. Даже лицо покраснело. Нет, он вовсе не растерян от такого нахальства. Злится опять же на себя, что не может поставить этого выскочку на место.

Хотя, если припомнить, отец что-то такое о нем рассказывал…

– Тогда почему вы не в штабе, почему здесь? Почему перечите старшим по званию?

Алла робко смотрит на мужа, берет его за локоть, старается остановить. Но Сережа Горюнов выдерживает свою роль до конца:

– Виноват, тарщ нант! Разрешите идти?

– Идите… – отмахивается Тягунов, беря свою Аллу под руку.

– Разрешите выполнять? – не унимается писарь.

И снова все вокруг прыскают. Ну Сережа, ну дает… Одной Алле не по себе. Она словно чувствует, как начинается, разворачивается будущая драма.

И тянет мужа прочь от собравшейся толпы.

– Что у вас здесь происходит? – спрашивает Павел у собравшихся офицеров, которым по душе этот цирк.

– А что и везде, – вздыхает вспотевший капитан Холин.

– Глубинка здесь, тарщ нант! – докладывает писарь Горюнов, хотя спрашивают не его. И, приняв стойку «вольно», по-свойски облокотился на плечо капитана Холина, которое тот, похоже, сам подставил. – Только самолетом можно улететь!

Володя Фрязин проклинал тот день, когда вызвался лететь в братскую Украину, чтобы «пошукать» и допросить там давешних хлопцев. Миколу и Дмитро он нашел и неумело допросил, но помочь в составлении фоторобота человека, которого они видели в Москве, хлопцы отказались. В Россию они пока не собирались. Не было денег. Дай Бог отдать долги. Для этого им надо было отыскать этих «лярв». Вот если он, Володя, поможет их найти, тогда другое дело. Тогда они сделают это за сто баксов на брата. И поедут в Москву, где охотно ответят на вопросы важных следователей.

Володя сидел в пыльном привокзальном скверике, продуваемом ноябрьским ветром, и уныло размышлял о бренности и суетности всего сущего. Середина ноября. Он замерз, его знобит.

Сухой ветер разносил окурки, рваные пакеты и гнал бездомных бродяг, искавших убежище. Один клочок газеты прижался к ноге Володи, и он зачем-то его поднял. Что там прочитаешь? Сплошная мова, которую он едва разбирал. Уехать бы в Москву только ради того, чтобы читать газеты на своем москальском языке.

Но что– то на клочке газеты вдруг остановило его внимание. Портрет молодого парня в траурной рамке. Некто Грицько Меланчук. Погиб от пули убийцы.

У них все то же, подумал Володя. Отстают по фазе на несколько лет, а так повторяют за нами все пройденное. У нас мафиозные разборки, а они чем хуже?

Он было отбросил обрывок газеты, но потом снова поднял. Ведь действительно повторяют! Один к одному. Или он что-то не так понял?

Володя оглядел полупустой сквер. Несколько тучных женщин что-то жуют, сидя на не менее тучных мешках. Ждут поезда.

Вот тот малый – здешний меняла, стоит с толстой пачкой карбованцев, треплет их как игральные карты. Обменяет хоть на рубли, хоть на валюту. Лицо дочерна загорелое и обветренное. Как бы немытое. Наверное, все лето так и стоит. И зиму будет стоять. Но незаметно, чтобы кто-то вступал с ним в сделку. Во всяком случае, здешняя милиция его не трогает. Или они с ним в доле?

Володя поманил его пальцем, вальяжно раскинувшись на скамье. Мол, я тут на данном пространстве «незалежной» – самый крутой. Могу и поменять, если договоримся.

Меняла намек понял и взглянул на милиционера. Тот тоже что-то понял, равнодушно и едва заметно кивнул. Значит, можно приблизиться к этому москалю. А то, что в нем все безошибочно видят москаля, Володя понял сразу, едва пересек государственную границу, когда полногрудая проводница в разговоре с ним вдруг перешла с чисто московского произношения на родную мову.

– Слушай, друг, переведи мне, что здесь про убийство написано, – попросил Володя.

– Пятьдесят баксов, – негромко сказал тот, искоса посмотрев в сторону милиционера. Ясно. Придется с ним делиться. Но все равно грабеж.

– Пять тысяч рублей, – уныло возразил Володя. – Все, что у меня есть. Хоть обыщи, больше не могу.

– И еще пятьдесят тысяч обменяешь, – сказал тот, глядя на Володю с нарастающим презрением.

– Годится, – кивнул Володя.

Потом слушал сбивчивый перевод и поглядывал, как к станции постепенно собираются здешние жители к московскому поезду, неся с собой всякую всячину. Интеллигентного вида женщины несли какие-то старые книги, глиняную, разукрашенную посуду, эмалированные чайники… Один мужчина нес трюмо, которое вряд ли влезет в дверь вагона, если кто из проезжающих в Крым москалей на него и позарится.

Они приходили сюда каждый день, вернее, на дню по нескольку раз, но богатенькие пассажиры из России предпочитали жареных кур и овощи, горячую картошку, отвергая «горилку» и здешнее пиво, не говоря уж о книгах, посуде и дешевых украшениях.

И все равно ведь будут приходить и просить, как милостыню, чтобы взяли чуть ли не даром, и будут стоять стеной, умолять, протягивать в окна вагонов…

Володя рассеянно поглядывал на граждан вольной Украины, внимательно прислушиваясь к тому, что перечитывал с многочисленными «ну» и «как это по-русски» здешний толмач. Но одно место Володю насторожило.

– Как? Прочти еще раз, – попросил он.

Тот мрачно посмотрел на Володю, не иначе сейчас потребует дополнительную оплату за повтор, но тот ничего не потребовал.

– Специалисты утверждают: выстрел был произведен с расстояния не менее ста метров, так как… ну как это по-московски… ближе не было других домов и прочих зданий, а стреляли из укрытия или с крыши… Ну ты понял? Светло было, народу много, а никто не слышал. Вот. И пуля попала тому Грицько прямо в затылок. Понял?

Ну и дела, подумал Володя. Целый выводок террористов, первоклассных стрелков, и все целят в одно место. И винтовки у них первый класс, и глушители что надо… Или все-таки на просторах СНГ завелся один-единственный киллер-гастролер, разъезжающий по городам и весям?

– А кто он, этот Меланчук? – спросил Володя. – Там написано?

– А бис его знае… – пожал плечами меняла. – Тут оторвано, бачишь?

Так и есть. Оторвано. Но все равно интересно… Ощущение удачи, пришедшей на смену беспросветной невезухе, переполнило Володю. Он даже привстал с места, готовый бежать искать ближайшее отделение милиции. Потом спохватился, отдал меняле обещанные пять тысяч.

– А пятьдесят на обмен? – вскинулся тот, снова оглянувшись на милиционера, внимательно за ними наблюдавшего.

– Так я ж сказал тебе – пять тысяч – все, чем располагаю. До последнего рубля у меня здесь вытрясли…

Меняла изменился в лице и схватил его за грудки.

– А што ж ты, гад, сразу не сказал?

Теперь они оба оглянулись на приближающегося милиционера. Он был нужен обоим. Хотя и по разным поводам.