«Бесы» вчера и сегодня - Людмила Ивановна Гордеева

политические и полемические наросты на могучем теле художественного творения, одна правда останется. Этой правды — не только правды познания, но и правды моральной — так много в „Бесах“, как и во всём Достоевском, что отрицание её может быть лишь свидетельством о печальной слепоте».

Автор приводит также мнения писателей Ф. К. Сологуба и Ф. Д. Батюшкова, которые, в принципе, согласны с правом М. Горького высказать своё мнение по поводу постановки «Бесов». Но они, как и многие другие литераторы, недовольны формой его протеста, недовольны тем, что он вместе с отрицанием постановки романа высказывается резко и обо всём творчестве Достоевского.

Фёдор Сологуб возмущён характеристикой Достоевского, как злого гения:

«Если б Горький выступил против „Бесов“ и Художественного театра не в такой резкой форме, пожалуй, было бы не безынтересно обсудить принципиальный вопрос, возникающий в настоящем случае. Выступление же Горького в том виде, как он это сделал в печати, вызывает глубокое чувство обиды за Достоевского и за Художественный театр.

У нас не так уж много духовных, художественных богатств, чтобы ими можно было швыряться.

…Странной мне представляется квалификация Достоевского как нашего злого гения. Что же? Злой гений может быть только у злых людей, он является показателем того, что у него есть около чего охотиться. Да разве сам М. Горький такой уж добрый гений! Ведь сам-то он не особенно много хороших сторон нашей жизни показал. Во имя какой же правды он выступает?»

Не разделяет точки зрения М. Горького и Ф. Д. Батюшков, считающий совершенно неприемлемым «то учительство», которое тот берёт на себя. Особенно прискорбным представляется автору способ обобщения, к которому прибегает писатель, не ограничиваясь неодобрительным отношением к «Бесам», а причисляя Достоевского вообще к разряду «злых гениев». «Всё это очень досадно и поселяет какое-то неприятное, тяжёлое чувство».

Почти все русские газеты 1913 года откликнулись на постановку «Бесов» и на выступление Горького против неё. Из приведённых откликов видно, насколько изменилось отношение к роману и ко всему творчеству Достоевского в критике нового века. Теперь, после того как в небе России полыхнули грозы протестов, террора, народничества, революции 1905–1907 годов, когда стала явной потребность общества в переменах, в романе видят глубину и реализм.

В истории послереволюционной критики — я имею в виду перемены государственного устройства после октября 1917 года, — отношение к роману проделало примерно такую же эволюцию, как и с момента его появления до революционного подъёма. В одной главе нет возможности осветить весь богатый материал о романе «Бесы», накопившийся в советском литературоведении. Да, наверное, и нет такой необходимости, ибо суть многих работ повторяется, перекликаясь с теми размышлениями, которые уже доходили до читающей публики из работ предыдущих времён. Однако очень любопытно наблюдение над тем, как меняется восприятие критиками одного и того же текста в зависимости от государственного устройства, от целей общества. Связано ли оно с переменой в мировоззрении авторов или с их отбором, с потребностями народа, а может быть, и с необходимостью литераторов приспосабливаться к обстоятельствам — вопрос сложный. Но любопытный.

После Октябрьской революции 1917 года, которую некоторые историки называют переворотом, судя по всему, возникает необходимость ответить обществу на вопросы о целях и смысле столь кардинальных перемен, оправдать перед народом те насилие и жестокость, с которыми утверждалась большевистская власть. И тогда советскими историками делается активная попытка реабилитации нечаевщины и самого Нечаева. Авантюристическая и бесчеловечная тактика и методы Нечаева оправдываются условиями «места и времени, в которых ему пришлось работать» и которые, якобы, «делали неизбежным пользование теми приёмами, к которым он прибегал»{5}.

В связи с этим начали появляться и резко отрицательные отзывы о «Бесах», якобы неверно толковавших лучшие порывы молодёжи. Литературоведы, как правило, мало знающие о деятельности и методах «борьбы» Нечаева, видели в романе клевету на всё революционное движение конца 60-х годов XIX века, причём под ним подразумевали не нечаевщину, а что-то… неизвестное.

Такое отношение к обсуждаемому роману, да и ко всему творчеству Достоевского, преобладало почти во все годы советской власти. Это трудно объяснить. Ведь если в годы большевизма и диктатуры пролетариата российские революционеры еще могли ассоциировать себя с последователями Нечаева, Ткачёва или Бакунина, то со временем, особенно с середины 50-х годов положение в стране стало меняться, и специалисты имели возможность более объективно оценить роль прототипов романа Достоевского в истории русской революции.

Но нет, советские литераторы по-прежнему, по-большевистски, отыскивали в романе «доказательства» реакционности взглядов писателя на революцию. Для того чтобы яснее представить обоснование ими своего отрицательного отношения к роману Достоевского «Бесы», как к клевете на русское освободительное движение даже во времена оттепели, приведу строки из заметной работы конца 50-х годов советского литератора Ф. И. Евнина, специально посвящённой роману. В результате анализа этого произведения автор приходит к следующим выводам:

«Пером их („Бесов“) создателя водил исступлённый фанатик-реакционер, яростно отстаивающий святость своих целей, одержимый слепой злобой к идейным противникам».

«В „Бесах“ Достоевский как бы сводил окончательные счёты со своим революционным прошлым, мстил самому себе, как бывшему петрашевцу, свободолюбцу, приверженцу утопического социализма. Именно поэтому творимый им „суд над революцией“ оказался таким суровым и пристрастным».

«Достоевский выступает в романе защитником старых патриархальных „устоев“ русской жизни от посягательств со стороны „нигилистов“ и „западников“».

«Как политический роман-памфлет „Бесы“ — одно из самых тенденциозных произведений русской литературы, в нём Достоевский хотел втоптать в грязь русское освободительное движение 60-х годов, идеи революции и социализма»{6}.

Вот уж действительно, рассуждения Ф. И. Евнина о русском революционном движении конца 60-х годов напоминают «мудрствования, которые <…> имеют приблизительно такую же ценность, как исследования схоластов о деве Марии»{7}. После знакомства с подобными выводами остаётся только удивляться, какое освободительное движение имел в виду автор, слышал ли он о Нечаеве и о его социализме? И можно ли анализировать произведения Ф. М. Достоевского без связи с историей общественного развития, без глубокого знания атмосферы, в которой создавались его произведения?

В 60-е годы XX века отношение к роману почти не меняется, хотя ситуация в обществе становится значительно терпимее, по сравнению с предыдущим советским временем. Появляются возможности объективнее оценить и нечаевщину, и деятельность товарищей С. Нечаева по борьбе — анархистов Бакунина и Ткачёва. Но нет. Наши литераторы продолжают скользить по накатанной колее. Известный советский литературовед Борис Сергеевич Рюриков в предисловии к сборнику «Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников», вышедшему