Юрист. Дело о последнем параде - Михаил Карчик

Куценко-младшему было лет пятнадцать, когда мать, не выдержав издевательств мужа, решила стать вдовой. Надо сказать, что папа Дима, в довершение ко всем своим недостаткам, был достаточно серьезно болен и лечился, принимая лекарственные препараты, в состав которых входил мышьяк. С помощью этого лекарства бедная женщина и решила извести своего супруга.

«Ударная» доза препарата послужила приправой к супу, щедро налитому в большую тарелку. И вот уже не успевший протрезветь Куценко-старший начинает явно покидать этот мир. А почти что вдова (ох уж это женское сердце!), увидав умирающего, пожалела его и побежала за соседом-фельдшером, по дороге покаявшись во всем участковому.

Каково же было отчаяние бедной женщины, когда к приходу медика и милиционера папа Дима пришел в себя! Более того, оказалось, что «ударная» доза лекарства навсегда излечила больного. А вот отравительнице пришлось предстать перед судом.

Оставшись вдвоем с отцом, Саша в полной мере ощутил силу его кулаков. Теперь ему доставалось и за себя, и за отправившуюся за решетку мать. Желая отомстить родителю, Саша стал тайком ходить в запрещенную тогда секцию карате. Перед призывом на срочную службу он, буквально забив отца в угол, пообещал: «Вернусь — убью, а пока — живи» и уехал из Иркутска в далекий Афганистан. К его возвращению со службы папаша благополучно замерз, не добравшись до дома с очередной попойки, оставив после себя в наследство только застланные грязным лоскутным одеялом полати в почерневшем сибирском доме…

Даутовские акции были необходимы Куценко как воздух. Он прекрасно понимал, что без них никогда не будет обладать более-менее реальной властью в «Транскроссе», а значит, не будет допущен к щедрой кормушке под названием «черный нал». И никакие крепкие кулаки нищему не помогут. А деньги ему были срочно нужны на организацию собственного бизнеса, который он надеялся связать с недвижимостью.

* * *

Не менее печальная семейная история произошла и в детстве Виталия Самуиловича Михина. Он родился в конце 1939 года в маленькой деревушке в Ленинградской области. Незадолго до его рождения мать вдруг срочно уехала в Тюратам, где теперь находится всем известный космодром Байконур, как выяснилось позднее, не рассказав о своем отъезде никому из односельчан. Через какое-то время туда перебралась и бабушка. Мать Михина трудилась в поте лица, щедро недоливая пиво в станционном буфете. Витюша, несмотря на свой возраст, был мальчиком самостоятельным и, заходя на мамину работу, потихоньку приворовывал «пивные» деньги, покупая самодельные сладости на ближайшей барахолке. Об отце мальчик ничего не знал.

Вскоре после окончания войны Витюшина мама была убита, а бабушка, нянчившая малыша, отправилась в одно из учреждений ГУЛАГа. Уже когда Витюша вырос и крепко встал на ноги, сам заведуя пивной точкой в родимом Питере, его нашел незнакомый мужчина.

«Прости меня, сын», — выдохнул он на Витюшу вчерашний перегар.

— Да какой я тебе сын, папаша? Иди — похмелись, — возразил Михин, но мужчина не обиделся и рассказал ему следующее.

Когда-то мать Михина жила вместе с мужем. Они постоянно ссорились по всяким пустякам, даже порой дрались, чему в немалой степени способствовал склочный характер тещи, ютившейся с молодыми под одной крышей. Однажды мать Михина исчезла. Муж вызвал милицию. Та нашла в доме полотенце со следами крови, а теща, рыдая, рассказала, что зять давно собирался расправиться с ее дочерью. Незадолго до происшествия пропавшая обращалась к гинекологу по поводу беременности. Произведенная экспертиза установила совпадение групповых признаков крови на найденном полотенце с группой крови гражданки Михиной.

Супруг не отрицал, что, поссорившись со своей дражайшей половиной, ударил ее по лицу, и женщина останавливала кровь, прикладывая его к носу смоченное водой полотенце. Но в убийстве сознаться отказывался. Как бы то ни было, но мужа осудили как убийцу.

В начале войны осужденный изъявил желание кровью смыть вину, был отправлен в штрафбат. Там он честно заработал себе свободу, воевал до конца войны, получил офицерское звание и весь увешанный боевыми наградами, отправился в далекий Казахстан на строительство секретного объекта.

Проезжая на поезде через Тюратам, офицер забежал в станционный буфет хлебнуть холодненького пивка и обомлел, встретив там живую и здоровую «покойную» супругу, за убийство которой он был осужден.

«Ты изверг! От тебя и спрятаться негде»! — Набросилась буфетчица с бранью на приезжего. У того не выдержали нервы.

— Получай, что заслужила! — Закричал он, выхватывая трофейный браунинг. — Я все равно уже отсидел за тебя!..

— Вот так-то, — закончил свой рассказ мужчина, — а дальше ты сам знаешь, — бабку твою посадили за заведомо ложный донос, меня реабилитировали за «старое» убийство и дали новый срок… Налей-ка мне лучше грамм сто водки, а то я что-то разволновался.

Но водку Михин наливать не стал, а вытолкал мужчину из палатки, велев ему никогда больше здесь не появляться:

— Сегодня ему сто грамм, завтра захочет делить, а потом и вовсе грохнет, чтобы наследство получить, родственничек, — зло думал Михин, прополаскивая пивные кружки….

Акции Даутова давали ему возможность выпутаться из долгов и спокойно жить, получая прибыль с некого водочного заводика, организованного с помощью ссуды, взятой у Ремизова. И вообще, если была возможность что-то заработать, разве от нее следовало поспешно отказываться?..

* * *

Для исполнительного директора «Транскросса» Глеба Игоревича Неврюкова вопрос о получении любым способом дополнительных акций был крайне важен — кто же будет считаться с главой фирмы, имеющим всего два процента голосов? Он понимал, что кресло руководителя фирмы под ним весьма непрочно и, когда будет решен вопрос о судьбе акций Даутова, уютный кабинет может занять другой человек, хапнувший контрольный пакет.

— «Хапнувший»? — Вдруг озарило Глеба Игоревича, — а ведь акции еще ничьи. А получить их должен именно я. И только я. Тогда с остальными можно будет говорить иначе… Ой, совсем забыл, мне же нужно еще позвонить…

И Неврюков начал торопливо набирать номер своего адвоката…

«Все ментовки похожи друг на друга, — думал Курлыков. Хоть в Урюпинске, хоть в Марселе. Везде одинаково мочой разит. И лампочки одни и те же».

Курлыков имел право на столь категоричное мнение, ибо перевидал немало различных отделений. Доводилось ему сидеть в «обезъянниках» Челябинска, Елабуги, Тольятти, Москвы, Питера. Теперь судьба забросила его в полицейский участок Марселя. Ему отвели отдельную камеру с ярким светильником и голым, жестким диваном, который в России назвали бы топчаном. Был здесь и унитаз, но мочой пахло.

По правде говоря, ни на судьбу, ни на полицию Курлыкову обижаться не следовало. То, что, просрочив визу, он решил подзадержаться во Франции, было с его стороны вполне естественным: в Россию не тянуло. На Лазурном побережье теплей, да и забот меньше. Тут бы сидеть тише воды, согласившись на нехлопотную должность вышибалы в маленьком заведении на трассе. Дремать весь вечер под кондиционером, пока хозяин не попросит вежливо выпроводить из помещения какого-нибудь чересчур пьяного и буйного посетителя. Так нет же. Надо было пару недель спустя наехать в этом дерьмовом городе на своих тупых соотечественников — пожилую семейную пару из Москвы. Долго пас на набережной, зажал в тихом уголке, отобрал паспорта, сказал: «Обменяю на пятьсот баксов». Те же тупыми не оказались, пошли в полицию и наскребли достаточно французского языка, чтобы объяснить комиссару: что с ними приключилось. И теперь, без всяких баксов и перспектив, он парится в участке, ожидая пока ему не вкатят несколько лет по местным законам, а после добрым пинком не вышибут за пределы шенгенской зоны.