Божий контингент - Игорь Анатольевич Белкин

Тихо вышел в сени, зашнуровал парадные ботинки – единственное, что осталось от военной формы. Дед Егор не спрашивал, куда внук собрался и провожать не стал.

Самойловский пруд. Вётлы облепили его подковой, покоится в безветрии тяжелая темная вода. Изредка расходится кругами упавшая залётная капля. Холодает, скоро быть дождю – долго просидели за разговором старый да малый. Дед так и не вышел из дома, издали глядит мутным квадратиком кухонное окошко, у которого старик, наверно, так и зябнет у жаркой печи на самодельной табуретке – вместе строгали много лет назад. Далеко за ветлами со стороны дороги – торопливые шаги. "Мать, – узнаёт силуэт Сашка – Наверно, ей уже сказали, спешит с работы".

Сажину больше не страшно – словно дед только что отдал ему всю накопленную за жизнь …что? Веру, любовь, силу?

– Мама, – кричит Сашка в промозглую весеннюю хлябь.

– Сашенька! Сынок! – доносится из-за ближних вётел родной голос.

–

В Алакуртти стремительно прибывал день: прохладное солнце к ночи падало вниз, но, едва дойдя до горизонта, отскакивая от него, будто мячик от ракетки, снова взмывало в небо. В "приезжке" с разных застав, рот, комендатур собралось уже человек двадцать солдат – разных призывов, вперемешку, в основном, провинившиеся или туповатые, – все, кого подполковник Тарасов определял коротким злым словом "чмо". Отсидевший на гауптвахте Сажин был рад увидеть в рядах команды своего давнего знакомца Виталика Лакшу, вновь отрастившего усы и чёлку. Земляка, как выяснилось, выгнали из сержанской школы за то, что стырил у командира отделения пачку чая.

– Помнишь Спонсора? – спросил Виталий, – Толстый, мордастый был, когда призывались еще… Так вот, видел вчера его – килограмм тридцать сбросил, не узнать. Вот как армия людей меняет!

В казарму с вещмешками неровным строем зашла ещё одна группа приговоренных к южной границе. Во главе вошедших стоял счастливый, дождавшийся настоящей боевой службы лейтенант Рудаков, а из хвоста колонны затравленно посмотрел на Саньку понурый потускневший Сидоров. Глянул и сразу отвел взор.

– Меняет. Еще как… – тихо отозвался Сажин.

ПЛАКУН

Рассказ

Трехдневная январская метель нанесла в Муромку столько снега, что лишь трубы, антенны и верхушки столбов остались видимы над белым покровом. Едва утихло, ребятня придумала кататься на санках прямо с кровель, а старшие, сидя по домам и пугаясь грома полозьев у себя над головами, сердито кричали вверх: "А ну, брысь оттуда! Или убьётесь, или крышу продавите!"

Как водится, накануне вечером, в самый буран, оборвало провода, но к утру погода внезапно сменилась на ясный морозец: уже с рассветом в избах стало светло, солнце выкрасило окна по узорным ледяным лекалам, и, если б не умолкувшие холодильники да холодные кухонные плитки, до обеда вряд ли кто спохватился, что нет электричества.

– Всё равно холодить больше нечего, – Раиса Филипповна, вынув шматы сала, пачку масла и пакетец дрожжей, хлопнула белой дверкой – в тёмном нутре "Морозки" остались только бульонные кубики и старые лекарства, хранимые хозяйкой многие годы в ячейках для яиц.

"Пусть таблетки лежат – ничего им не сделается, а съестное отнесу в сени в бак, – подумала она, – Только на крышку надо гнёт положить, а то мыши всё пожрут…"

Сени промёрзли: вроде ещё вчера, когда решили взять несколько картофелин из посевного мешка и почистили, в помойном ведре была жижа и кожура в ней плавала, а сегодня очистки уже намертво впаялись в тёмный лёд.

– Где этот бак-то… Вот теперь будет водить анчутка! Витька что ли куда дел?

В избе спали мужики: сын Виктор да племянник из Москвы Стасик. Наработались – накануне весь день раскидывали лопатами снег, который никак не убывал, а к вечеру Витька чуть не заблудился в пурге, выпрашивая в соседних дворах чакушку. Не может он без вина… В печи тепло шипит газовая горелка, а с дивана и раскладушки внахлёст накрывает горницу мерный храп. Племяш сказал, что приехал в отпуск, но кто ж так в отпуск-то ездит – всех вещей – пакет целлофановый с недоеденной плюшкой и одноразовая бритва в кармане. Темнит! Сам-то он зачастил, а его мать единственной своей сестры что-то чурается: не навещает, к себе не зовёт, ни звонка от неё, ни открытки. Стас последнее время приезжает чуть ли не каждую зиму – работает, с его слов, в фирме и получает в "доралах". Показывал как-то, хвалился – ничего особенного: зелененькая такая бумажка, невзрачная. Говорил, держит сотенную при себе на всякий случай – "энзэ". Выпивал в деревне завсегда, даже раз было, что спустил все деньги, пришлось с пенсии покупать ему билет. Но в принципе гость он хороший, всем в радость, особенно Витьке – и долги братовы соседям раздаст и папирос сразу двадцать пачек впрок накупит, ну и круп, маслица да колбаски притащят вдвоём из магазина, и, конечно, выпивку. Но в этот приезд Станислав удивил: не пью, говорит, больше, – не на что да и не хочется. В аккурат перед метелью прибыл: из автобуса вышел, а не из такси, как бывало раньше.

И в кои-то веки без копейки.

А за сыном вот-вот придут – ни у кого такого высокого допуска нет, как у Виктора, да и, что греха таить, боятся муромские мужики лазить в когтях по столбам. А Витя не боится, за что и ценят – не гонят с работы, хоть и пьёт он как чёрт – зарплату пропивает вчистую, а в этот год даже всю "едовую" картошку из дома перетаскал. Как до сала еще не добрался… Уж я ему доберусь! Придут, придут за лучшим электриком – света-то нет. Просто начальство ещё не прочухалось, спит долго – каникулы ведь, выходные…

Автобус был по-бабьи шумный, пёстрый – народ ехал из райцентра семьями проведывать своих стариков. В дублёнках, платках, шубах, кто-то по-спортивному, иные – по-военному в бушлатах. Благополучны, устроенны, всяк на своём месте. Мужики, то ли затюканные, то ли просто серьёзные с похмелья, – составив в проходе багаж, переводили дух; шумели больше горластые жёны – по-деревенски хохоча, перекрикивая движок, охальничая на публику. Малая ребятня, успевшая усвоить городскую благочинность, в автобусе тушевалась, лезла к родным на колени, а та, что постарше – молча пялила глаза в телефоны. Везли чемоданы, коробки, вязанки, лыжи, баулы, тюки – спешили: кто-то радоваться и радовать, кто-то – отбыть номер. Станислав поймал себя на странной зависти к этим людям, до мозга костей семейным, родовым, непосредственным, бездумно счастливым. Насколько не к месту смотрелись в атобусе его офисное