Души. Сказ 2 - Кристина Владимировна Тарасова

себя платье – она сняла. Моими же руками припаялась к петлям на спине золотой ткани и позволила раздеть.

Она захотела, чтобы я поднял её на руки и отнёс к кровати, – и я сделал так. Девочка обвила шею и, прижавшись к распахнутой рубахе, села на бёдра.

Она велела своей угловатой, однако кошачьей поступью.

Она изводилась под поцелуями и вибрациями тела указывала, к чему и куда припасть в следующий миг.

Она смотрела из-под опущенных ресниц и обжигала дыханием плечи.

Кто кем овладел? Кто кого использовал?

Я всегда приезжаю в Монастырь с расчётом на то, что даже самую стеснением, волнением или смущением охваченную из дев смогу довести до встречного желания. Но с Луной всё вышло иначе. Она отдала прошенную ценность, вбирая в себя встречно энергию и плацебо колотому сердцу. Она другая, и то понял сам Хозяин Монастыря.

И отдавать её не хотел – лишь подразнить, оттолкнув, а потом притянуть обратно. Но все эти игры оказались не для Луны вовсе: обида затаилась на сердце. Я оказался втянут совершенно случайно, но теперь отступить не мог. Не вправе.

Хозяин Монастыря замысловато спрашивает, уверен ли я в своём решении связать себя узами брака с некой особой.

– С некой? – выпаливаю я. – Да ни за что на свете, Ян! А вот с Луной…

Мальчишка утаивает в себе замечания и, едва не давясь, отпивает прямиком из бутыли.

– Ты сам виноват, – прижигаю следом.

– Да знаю я, – отпихивается Ян и врезается в подбородок кулаками.

Мучается, сожалеет, однако просить – о том, о чём может – не просит. Не находит сил. И я смотрю на мальца (на малька, бьющегося о стенки почти полого аквариума), который в состоянии единым своим словом вернуть упущенную девочку. Не знаю, согласился бы я (посчитав молодое тело и молодую душу более перспективной и угодной для красавицы-Луны) или ужалил бы в ту же самую секунду, припоминая правила Монастыря…Но Ян истинно мог просить меня отступить: отказаться от неё, забрать деньги и вернуться в поместье, никогда более не вспоминая и являясь лишь на Шоу Мамочки и к едва распустившимся цветкам. Однако он – даже! – не попытался. То ли прижёг свои мысли принципами личными и монастырскими, то ли позабыл о нашей дружбе. В любом случае… теперь он откровенно страдал. А я в секунду вынес вердикт: ни за что и ни при каких обстоятельствах я не оставлю очаровательную девочку этому монстру. Если он при ответной симпатии не скупился на унижения, обиды и так называемые наказания (монастырский стиль, право), то к чему мог привести подобный союз? Страстные ссоры и соответствующие примирения? Нескончаемый поток боли, который бы подпитывался – изредка – наслаждением? Для чего это нужно? Нет-нет… (про садистскую душонку Яна я знал) … для чего это нужно Луне?

Она – попросту! – влюбилась не в того человека. И – пускай же! – хоть любит его всю оставшуюся жизнь: я не позволю ему издеваться и глумиться над милой душой и неопытным сердцем. Мне хватило Сибирии (с какой лёгкостью он швырнул её мне), хватило Ману (я знал об их общем ребенке), хватило Стеллы…

– Не позволю тебе испортить и её, – рвётся вдруг.

Ян, вытряхивая пепельницу в окно, медленно оборачивается и врезается в меня недовольным взглядом. Говорит про удар ниже пояса и падает в кресло.

– Ответь лишь на один вопрос, – зудит голос, – зачем тебе Луна? На кой чёрт она тебе сдалась?

– А тебе? – парирую я и осушаю стакан.

– Я же просил ответа, Гелиос. Обо мне – позже.

– Она особенная, – говорю я (говорю то, что он ожидает услышать; то, что треплет его ещё больше, подчиняя внутренним слабостям и подытоживая собственным мыслям). – И я хочу дать ей все возможные блага, если того не можешь сделать ты.

– Прости?

– Ты же не думаешь, что твои воздыхания по девочке – какой-то там секрет? По крайней мере, тоска эта откровенна. Ты влюблён, но не признаёшься; даже самому себе. Ты обидел родственную тебе душу патологического страдальца, вот она и пожелала расставания.

Хозяин Монастыря молчаливо раскусывает сказанное.

– Да, верно. Пожелала, – продолжает он мгновение спустя. – Пожелала, но лишь однажды. Потому что сейчас всё по-другому. Потому что она продолжает день за днём, – шипит юнец наперерез, – приползать к этому кабинету и в этом кабинете лакать с моих рук: брать это чертово пойло и чёртову траву.

– Мы похожи, – киваю снисходительно.

– День за днём, – не унимается Хозяин Монастыря. – После ночи с тобой, после того как я бросил её тебе, Бог Солнца. Она всё ещё со мной.

– Из-за неимения более интересной альтернативы, – забавляюсь я, решив не вестись на провокацию Яна (хотя, утаивать не буду, представляемая мне в описываемым мальчишкой виде Луна показалась совершенно скудной и чужой). – И не думаешь ли ты, что это будет продолжаться вечно?

– О, разумеется! – вспыхивает мой друг. – Вскоре она сообразит, что помимо питья и курева есть ещё одно ничуть и ничему не уступающее, захватывающее времяпровождение.

– «Вскоре бы сообразила…» – поправляю я. – Но ныне это произойти не может. Моя жена не даст тебе шанса. Ничего она тебе не даст.

– Пока не приехал твой конвой – она моя послушница. А я не ручаюсь за поведение продажной девки, что с покорностью смотрит в хозяйский рот.

Ну вот. Стакан даёт трещину.

– Ты ведь знаешь, как никто лучше, – рассуждаю я и бегло верчу пальцем у виска – показывая на место ожога по лицу Яна, – меня злить и меня расстраивать – не лучшая из идей.

Хозяин Монастыря улыбается и затихает. Кажется, ему становится стыдно за сказанное, ибо я смею наблюдать давно не виданное лицо; растерянное и повинное.

– Ты не хотел этого говорить, я вижу, – утверждаю и отпускаю стакан: крохотная струйка крови ползёт по центру ладони; должно быть, это линия жизни, о которой некогда шептала гадалка из Полиса. – И поверь, Ян…Ничто на свете не разумеет тех цен, что мы платим.

Ни к чему мы за этот разговор не пришли. Лишь повздорили и примирились. Но для себя я решил наверняка: оставлять девочку злому волку нельзя.

А сейчас она лепечет что-то – невнятное, неуверенное. Я склоняюсь над фолиантом и велю повторить последние строки. Голосок едва справляется с косноязычным абзацем из старой книги. Луна поднимает на меня свои очаровательно-круглые глаза и хлопает ресницами. Взгляд этот имеет наибольшую силу, не имея за собой силы как таковой. Делает она это (пока что) неосознанно, без умысла. А потому красиво и влюбчиво.

Каково её отношение ко мне?