Побег - Евгений Сухов

— Так Мулла точно копыта откинул? А этот, московский гость, — с ним что? — Беспалый помрачнел.

— С ним, похоже, тоже несчастье приключилось. Оступился на баррикаде, споткнулся, упал…

— … потерял сознание, очнулся — гипс? — осклабился Щеголь.

Беспалый поморщился.

— Да нет, брат Щеголь, хуже, — не очнулся. И не очнется теперь уж никогда. Так что можешь спать спокойно. — С этими словами Беспалый помрачнел еще больше. Видно, этот вердикт не очень-то убеждал его самого. — Иди к себе в барак да смотри на ОМОН не наткнись — они же тебя в лицо не знают, разбираться не будут, пальнут из «акаэма» — и поминай как звали.

Как только Щеголь исчез за дверью, Беспалый подошел к журнальному столику и налил себе еще стаканчик. На душе у него было скверно. Почему? Он пока не мог этого понять. Что-то его угнетало. Что? Мысль или, вернее, смутное опасение, что он что-то сделал не так. Или не сделал. Не доделал. Но что?

Беспалый задумчиво подошел к сейфу и стал рыться там, точно надеялся выволочь оттуда завалившийся за бумаги золотой самородок. Но он достал древний пыльный кассетник «Юность». Ткнул кнопку воспроизведения — и из динамика захрипел Высоцкий: «…И что там ангелы поют такими злыми голосами! Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…»

И тут он вспомнил. Он вспомнил! Ангелы! «Я не проверил у него татуировку!» — эта мысль буквально обожгла его. И он невольно ощутил на спине предательский холодок страха.

* * *

Щеголь крадучись шел по самым темным углам, задами административных построек. Скоро должно было светать, и он торопился вернуться в свой барак в предутренних сумерках. Разговор с Беспалым порадовал его. Конечно, обидно было сваливать со «своей» зоны, которую он и так держал в кулаке, а теперь, после смерти Муллы, вообще мог стать тут королем. Ну да ладно. Беспалый прав: надо свалить, пока все утрясется, а то не дай Бог — братва пронюхает про его шуры-муры с лагерным начальством, и тогда все, полный шандец. Но что ни делается — все к лучшему. На соседней зоне он перекантуется полгодика — а там, глядишь, вернется обратно, под крыло к Беспалому…

Он расправил плечи и ускорил шаг. Но как только свернул от столовой на финишную прямую, дорогу ему перегородила фигура в форме. Он чуть не охнул от неожиданности. Но приглядевшись, сразу узнал в случайном встречном прапорщика Родионыча. Сорокапятилетнего мужика в колонии все без исключения величали именно Родионычем: начальство — из уважения к его почти двадцатипятилетнему стажу службы, молоденькие краснопогонники — за то, что он годился каждому из них в отцы, а зеки — за те неоценимые услуги, которые он им оказывал, пользуясь своим служебным положением.

На зоне Родионыч был человеком незаменимым: за четвертную он мог отнести «маляву» в соседний барак; мог принести на зону водки, сигарет, чаю. Впрочем, такой мелкий бизнес, осуждающийся начальством, почти для всего персонала исправительных учреждений был чуть ли не основным заработком и не считался чем-то особенным и зазорным. Родионыч же за хорошие бабки решал вопросы и поважней: оружие, наркота, послания на волю, «малявы» из других зон. При необходимости Родионыч мог добыть для зеков липовые документы, снабдить важной информацией. Щеголь давно знал, что Родионыч «запомоенный» вертухай. Знал и то, что «зацепили» его не в родной колонии, а на южном побережье Крыма, где он поправлял здоровьице после усиленной службы в Заполярном крае. В санатории, где он отдыхал, было полно перезрелых девок, приехавших на песчаный берег в надежде отыскать в людском водовороте блудного принца.

Прапорщику было где показать армейскую прыть. Он напоминал нахала козла, что забрел на соседский огород за спелой и сладкой капустой. Правда, своим новым знакомым он представлялся бравым подполковником, героем едва ли не всех «горячих точек», вспыхивающих на южных границах России, который в санаторий прибыл залечить боевые раны.

Родионыч и вправду был видный мужик — высокий, с густой, слегка посеребренной шевелюрой, ладный, он виделся одиноким бабам едва ли не идеалом, и поэтому не было ничего удивительного в том, что они висли на нем гроздьями.

Однако у любвеобильного Родионыча была тайная страстишка, которая запросто перечеркивала его многие достоинства, — любил он подросших девочек, но таких, которым не стыдно было пока появляться на общественном пляже без лифчика. За такой незрелый экземпляр он готов был отдать не только дьяволу душу, но даже остаток бренной жизни.

К себе в номер он заманивал их без затей, используя не только мощное мужское обаяние, но и хрустящие доллары, на которые, без всяких предрассудков, клевали начинающие крымские путаны. Причем он всегда безошибочно угадывал именно таких, что могли удовлетворить его буйные эротические фантазии.

Зная особый вкус Родионыча, воры подсунули ему пятнадцатилетнее дитя с невинным личиком Мальвины, но тем не менее такую же распущенную и жадную до развлечений, как египетская царица Клеопатра. А когда грехопадение состоялось, дитя с плачем объявило о своем влиятельном папочке, пекущемся о целомудрии единственной дочери не менее свято, чем Министерство внутренних дел о чистоте своих рядов. За нанесенное оскорбление ребенок запросил с Родионыча такие деньги, какие он не сумел бы скопить даже за три года, даже если бы брал взятки в четыре руки.

То, что угрозы «Мальвины» не были пустыми, Родионыч осознал через сутки, в тот самый момент, когда к нему в комнату, без стука, ввалились два «старших брата» юной красавицы и, заслонив широкими спинами дверь, спокойно, без всякого надрыва в голосе, сообщили, что за неуважение к их семье они поднимут его на «перо», как ободранного петуха; между делом сообщили, что знают не только о его бахвальстве насчет подполковника, но и о настоящем месте службы, а также постаревшей и ревнивой жене. Не нужно было обладать особенной прозорливостью, чтобы понять: у каждого брата за плечами, как минимум, три ходки. Разговор окончился тем, что они готовы были простить оскорбление, если Родионыч станет иногда оказывать «братве» кое-какие услуги, разумеется за соответствующее вознаграждение. С тех пор Родионыч стал хлебать в два горла — получал хозяйское жалованье и гонорар от братвы…

Ворам было известно, что на сколоченный «теневой» капиталец он намеревался, съехав с опостылевшей мерзлоты куда-нибудь в черноземную полосу, обзавестись небольшим домиком, куда бы не доносился лай тюремных собак и где смену дня и ночи не нужно было бы ожидать по нескольку месяцев.

— Здорово, Родионыч! — приветливо бросил Щеголь прапорщику. — А я уж испугался: думал, на омоновца налетел!

Родионыч криво усмехнулся и ничего не ответил.

— В шестом бараке мужиков утихомиривал, чтобы Беспалый не слишком завтра разорялся! — на всякий случай доложил ему Щеголь. — До моего барака доведешь? А то как бы на омоновский патруль на наскочить.

Родионыч опять молча кивнул и пошел рядом с заключенным. Щеголь, видя, что прапор не настроен на беседу, умолк и торопливо зашагал в сторону барака.

Когда они подошли к входу, Родионыч подал голос: