Ухищрения и вожделения - Филлис Дороти Джеймс

Он ответил:

— Есть подозрение, что назревают кое-какие неприятности. И наверху нужен человек, который мог бы нас всех от этих неприятностей избавить. Мелочи, такие, как точный круг его обязанностей, в чьем подчинении он будет находиться, сколько будет получать, — все это еще предстоит решить. Поэтому они и тянут с официальной спецификацией должности.

— Ты вовсе не нуждаешься в письменной спецификации, чтобы представлять себе, кто им нужен. Ученый с именем, опытный администратор и эксперт в области связей с общественностью. Может быть, тебе предложат пройти телевизионный тест. В наши дни, если человек хорошо смотрится на экране, его могут взять куда угодно.

— Такие тесты — только для президентов и премьер-министров. Не думаю, что они зайдут так далеко. — Алекс взглянул на часы: — Светает. Пойду, пожалуй, попробую соснуть пару часов.

Однако прошло еще не меньше часа, прежде чем они закончили разговор и разошлись по своим комнатам.

Дэлглиш подождал, пока Мэг отопрет дверь и шагнет за порог. Только тогда он пожелал ей спокойной ночи, а она постояла еще минутку в дверях, глядя, как он шагает прочь по усыпанной гравием дорожке и исчезает во тьме. Потом прошла в просторный квадратный холл с мозаичным полом и огромным камином из тесаных плит, в холл, который зимними вечерами, казалось, еще полнился отдаленным эхом детских голосов — голосов пасторских детей времен королевы Виктории — и где Мэг могла еще различить слабый запах, так похожий на запах храма.

Аккуратно сложив и перекинув пальто через резные перила у нижней ступени лестницы, Мэг прошла на кухню — подготовить поднос с ранним завтраком для миссис и мистера Копли, тем самым завершая свои каждодневные обязанности.

Допотопная кухня — большая квадратная комната в задней части дома — не была модернизирована, когда Копли купили дом, и они не стали в ней ничего менять. Слева от двери стояла древняя газовая плита, такая тяжелая, что Мэг не под силу было ее сдвинуть, чтобы вымыть и вычистить все за ней, и лучше было просто не думать о многолетних напластованиях жира, приклеивших плиту к стене. Под окном — глубокая фаянсовая раковина, в пятнах, облупившаяся за семьдесят лет существования: ее совершенно невозможно по-настоящему отчистить. Пол выложен истершимися каменными плитами, по которым утомительно ходить и которые зимой, казалось, источали промозглую, леденящую ноги сырость. Стена напротив окна и раковины занята дубовым буфетом, очень старым и, по всей вероятности, весьма ценным — в том случае, разумеется, если, отодвинутый от стены, он не рассыплется на куски. Над дверью по-прежнему красовался целый ряд старинных колокольчиков, на каждом надпись готическим шрифтом: «гостиная», «столовая», «кабинет», «детская». Эта кухня не поощряла, а скорее противилась стремлению кухарки пустить в ход все свое умение, если только это стремление простиралось чуть дальше, чем всего лишь сварить яйцо. Но теперь Мэг почти не замечала этих недостатков: как и весь пасторский дом, старая кухня стала для нее домом.

После агрессивности и недоброжелательства школьных коллег, после исполненных ненависти писем она была счастлива обрести это, пусть временное, убежище в тихом и спокойном доме, где никто никогда не повышал голоса, где ее не разбирали по косточкам, с пристрастием анализируя каждую фразу, в надежде отыскать там расистскую, извращенческую или фашистскую подоплеку. В этом доме слова сохраняли тот смысл, который в них вкладывали бесчисленные поколения людей; здесь непристойностей просто не знали, а если и знали, то никогда не произносили; здесь сохранился добрый порядок, символом которого для Мэг было ежедневное отправление мистером Копли церковной службы, чтение утренней и вечерней молитв. Иногда все они вместе — мистер и миссис Копли и она сама — казались ей изгнанниками, вынужденными жить где-то в далекой чужой стране, упрямо храня старинные обычаи и давно утраченный образ жизни, а с ними и отошедшие в прошлое религиозные обряды. И она полюбила обоих стариков. Конечно, она питала бы гораздо больше уважения к мистеру Копли, если бы он не был эгоистичен по мелочам, не был так поглощен заботами о собственном комфорте. Но это, говорила она себе, скорее всего результат усилий любящей и преданной жены, баловавшей мужа вот уже целых полвека. А он любил свою жену. Полагался на нее во всем. С уважением принимал ее суждения. Счастливые люди, думала Мэг. Они уверены во взаимной привязанности и, наверное, с годами находят все большее утешение в мысли, что, если судьба не подарит им счастливой возможности умереть в один и тот же день, разлука их не будет слишком долгой. Но можно ли и вправду верить в это? Ей очень хотелось спросить у них об этом, но она прекрасно понимала, что такой вопрос с ее стороны показался бы слишком бесцеремонным. Не может быть, чтобы у них не было сомнений, наверняка им пришлось сделать в глубине души какие-то оговорки в отношении Символа веры, столь убежденно повторяемого по утрам и вечерам. Но может быть, самое главное в восемьдесят лет — сила привычки? Тело утратило интерес к плотским утехам, ум — к интеллектуальным, и мелочи жизни приобретают теперь большее значение, чем явления крупного масштаба; в конце концов, человек медленно постигает ту истину, что на самом деле ничто не имеет значения.

Работа в доме не была слишком обременительной, но Мэг сознавала, что чем дальше, тем больше обязанностей она берет на себя в сравнении с тем, что требовалось по объявлению, и она чувствовала, что теперь главным беспокойством в жизни стариков было — не собирается ли она от них уйти. Их дочь снабдила родителей всеми необходимыми механизмами, облегчающими работу по дому: стиральной машиной, машиной для мойки посуды и автосушилкой. Все это помещалось в пустой кладовке у черного хода, однако до появления Мэг в доме Копли не желали пользоваться этим оборудованием, опасаясь, что не сумеют вовремя выключить какую-нибудь из машин или все сразу, и представляя себе, как все они продолжают крутиться и шуметь всю ночь, перегреваются, взрываются, а весь дом содрогается от вышедшего из-под контроля электрического тока.

Их единственная дочь жила в своем поместье в Уилтшире и очень редко навещала стариков, хотя по телефону звонила часто и в основном в самое неподходящее время. Это она беседовала с Мэг по поводу работы в старом пасторском доме, когда та пришла по объявлению, и теперь Мэг с трудом могла найти хоть что-то общее между этой самоуверенной и несколько агрессивной женщиной в деловом костюме из твида и двумя мягкими, добрыми стариками, которых успела узнать и полюбить. Кроме того, она знала, что они побаиваются дочери, хотя никто из них ни за что не признался бы в этом ни ей, ни, по всей вероятности, самим себе. Дочь, несомненно, сказала бы, что командует ими для их же собственной пользы. Вторым величайшим беспокойством в жизни стариков было опасение, что им придется уступить телефонным настояниям дочери, повторяемым явно лишь из чувства долга, и отправиться жить к ней в поместье до тех пор, пока не будет пойман Свистун.

В отличие от их дочери Мэг прекрасно понимала, почему старики после ухода мистера Копли на пенсию потратили все свои сбережения на покупку старого пасторского дома и на склоне лет решились обременить себя выплатой процентов по закладной. Мистер Копли в юности был викарием в Ларксокене, когда там еще цела была старая викторианская церковь. В этой уродливой, обшитой панелями из полированной сосны и выложенной узорной керамической плиткой коробке со слащаво-сентиментальными витражами он венчался со своей невестой, и здесь, в пасторском доме, в квартирке над квартирой приходского священника, молодожены устроили свой первый домашний очаг. В тридцатых годах, к тайному облегчению членов Церковной комиссии,[29]храм был частично разрушен ураганом. Они давно ломали себе голову над тем, как же поступить с сооружением, не имевшим абсолютно никакой архитектурной ценности и в большие праздники посещавшимся в лучшем случае пятью-шестью прихожанами. В конце концов церковь снесли, а укрывавшийся за ней пасторский дом, гораздо более прочный, продали. Розмари Данкен-Смит совершенно недвусмысленно изложила Мэг свои взгляды, когда везла ее на машине на Нориджский вокзал после их беседы: