Варяги и ворюги - Юлий Дубов

В кабинете аптечный запах усилился. Он исходил от шести рюмок, точно таких же, как рюмка на подносе, выставленных в ряд под настольной лампой с зеленым абажуром.

— Остались еще две, — произнес сидящий за столом человек, — я должен принимать лекарство восемь раз в день. На этом настаивают врачи. Три года назад, из-за недосмотра прислуги, я пропустил один прием. Но я про это узнал. Теперь вынужден следить за лекарством сам. Никому нельзя доверять. Присаживайтесь. Через минуту мы сможем начать разговаривать.

Он откинулся в кресле и замолчал, а Адриан с любопытством начал осматриваться.

Зеленый абажур съедал свет. В окружающей лампу темноте чуть поблескивали стекла шкафов, набитых толстыми кожаными книгами. Рядом с огромным глобусом на каменной подставке растопырила крылья неизвестная Адриану птица. На шее у птицы висел металлический диск с какими-то знаками. Чуть поодаль горел желтый глаз допотопного лампового радиоприемника. Устройство было включено, но никаких звуков не производило. На радиоприемнике стояла мраморная голова с выпученными злобными глазами и торчащей узкой бородой. На стене за письменным столом висело огромное темное зеркало. В зеркале отражались зеленый абажур, Адриан и лысая голова хозяина кабинета. Пергаментная кожа на черепе двигалась, собираясь в складки и затем снова разглаживаясь. На Адриана пренебрежительно смотрели немигающие бело-голубые глаза, окруженные красными ободьями. Перекопанные глубокими морщинами щеки покрывала склеротическая сетка. Уголки узких губ резко убегали вниз, придавая лицу старика выражение горькой печали. Выглядывающие из черных рукавов ладони чуть заметно дрожали.

— Вы не русский, — констатировал старик, когда назначенная им минута молчания миновала.

— Американец, — подтвердил Адриан. — Но! Наша семья много прожила в России. Мы были… как это… поволжские немцы. Мы жили на… около Волги. Потом мой прадед уехал. Это было, когда произошла революция. В пятом году. Или в шестом.

Старик согласно наклонил голову.

— Правильно поступил прадед. А дальше?

Адриан удивился.

— Дальше мы стали жить в Соединенных Штатах.

Старик снова кивнул.

— Это хорошо. А дальше?

— А дальше? — Адриан задумался. — А дальше я приехал сюда.

— Вот, — сказал старик. — Зачем? В этом и есть вопрос.

Адриан довольно подробно и нудно рассказал про отцовский фонд защиты свободомыслия, про популярность Черной Книги и поддержку кубинских эмигрантов, потом про свои планы, неоценимую помощь полковника Крякина и правозащитника Шнейдермана и твердое намерение издавать газету, в которой будут всячески отстаиваться идеи свободы и приоритета личности.

— Зачем? — терпеливо спросил старик, когда Адриан закончил.

— Что зачем? — не понял Адриан.

— Зачем свобода? Зачем приоритет личности?

Адриан растерялся. Если бы хозяин кабинета спросил у него, зачем человек дышит, он вряд ли растерялся бы больше. Адриан развел руками и покраснел, на лице его появилась глупая виноватая улыбка.

Старик переменил позу. Верхняя часть лица ушла в тень, и в круге света остался только печальный рот над упрямо торчащим подбородком.

— Какое вероисповедание? — неожиданно поинтересовался он.

Адриан удивленно признался, что семья его принадлежит к протестантской церкви и сам он, по-видимому, тоже. Освещенный подбородок чуть заметно дернулся.

— Жизнь, — нравоучительно произнес старик, подняв указательный палец, — жизнь — это великая ценность. Величайшая ценность. Но не самая большая. Потому что жизнью можно заплатить за еще большую ценность. В чем задача? Надо определить самую большую ценность в мире. Только тогда можно будет оправдать человеческое существование. Если человек служит наивысшей цели, то он живет не зря. В этом смысл. В этом сверхзадача. Все религии мира, все философии мира пытались определить наивысшую цель. Назвать смысл, дать ему имя. Никому не удалось. Все потерпели поражение. Только я знаю ответ.

Адриану показалось, что хозяин слегка поврежден в рассудке, и на миг возникло сомнение — удастся ли выяснить то, за чем он, собственно, и пришел. Но волевые импульсы, бомбардирующие его с той стороны письменного стола, поневоле заставили внимательно вслушиваться в произносимые слова.

— Вот звери, — продолжал старик. — Волк будет драться за своих волчат. Медведица не даст в обиду медвежат. Даже малая птица закроет грудью птенцов. Птица, — он снова поднял палец, — отдаст свою жизнь за птенца. И волк отдаст. И медведь. Жизнь волка, единственное его достояние, не имеет для него цены, когда на другой чашке весов жизнь волчат. И с человеком то же. Только выродок не пожертвует своей жизнью во имя жизни сына. Вы следите за моей мыслью? Это значит что? Это значит, что для любого живущего жизнь его сына есть более высокая ценность, чем его собственная. Но и это не есть наивысшая ценность.

Он возвысил голос. Старческая одышка пропала бесследно, слова полились потоком, обгоняя друг друга.

— Я много думал. И я открыл ответ. Он написан в книгах, только слабые духом не могли осознать это. Праотец Авраам любил своего сына, он отдал бы за него свою жизнь. Но Господу не нужна была жизнь старика, Он требовал другую жертву. И из любви к Господу Авраам был готов сам принести в жертву сына, отдать свою плоть и кровь. Потому что любовь к Господу выше любви к сыну. Любовь к Господу превыше всего. Вот ответ. Но он не единственный. Прошли века, тысячи лет. Люди погрязли в грехе. И тогда Господь послал своего Сына на смерть и поругание, на крестные муки. Господь сам подал пример искупительной жертвы. Зачем была эта жертва? Она была необходима, чтобы спасти мир. Любовь к высшему творению своему потребовала от Господа высшей жертвы. И вот тогда я понял.

Старик наклонился вперед, и сумасшедшие глаза его заблестели в свете лампы.

— Я постиг. Если хочешь найти высший смысл, ищи кровь единоутробного сына. Там, где она пролилась, и скрыта великая тайна. И я нашел этот смысл. Я шел по следам пролитой крови. Россия стоит на крови принесенных в жертву сынов. Великий русский государь Иван Васильевич, прозванный в истории Грозным, — тут старик указал пальцем в сторону мраморной головы, — собравший великое царство и бросивший к подножию трона потомков ордынских ханов, принес небывалую жертву. Во имя государства и его мощи он своими руками, царственным посохом своим, убил собственного сына. Это было первое семя, первый камень, на котором воздвигнут был впоследствии великий храм державы российской. И мы еще увидим, как этому храму поклонятся племена и народы. Другой строитель, пришедший на смену Грозному, государь-император Петр Великий, расширивший и возвысивший империю, открывший ей мир, бросил в темницу сына своего, приказал люто пытать и казнил, чтобы для государства не было урона. И на этой крови поднялась держава. Лучший из лучших, первый из первых, генерал Раевский, когда французы были под самой столицей нашей, вывел перед пушками своих сыновей, но дарована была победа без жертвы. Величайший человек нашего века, генералиссимус Сталин во имя державы отдал своего родного сына на поругание и смерть, сказав врагам: «Я солдат на фельдмаршалов не меняю». Надо ли что-то еще говорить? Россия — это наш бог. Государство — наш бог. В нем альфа и омега, начало и конец, высший смысл бытия. Это единственно верная религия, которой служат посвященные. А неверным и еретикам — смерть. Смерть!