Ворон. Волки Одина - Джайлс Кристиан

– Приношение очень щедрое, Ворон, – кивнул Флоки Черный, по привычке держась за навершие меча. – Сразу семь Христовых невест.

Он был прав. Такое боги точно заметят. Все равно что в Йольскую[27]ночь разжечь огромный костер, созывающий души мертвых.

– Теперь боги не оставят нас во время путешествия, – сказал Арнгрим. – В лагере будут довольны.

– Туфи, наверное, бранит нас, что мы не сделали этого раньше, – сказал датчанин по имени Оттар, вызвав приглушенные возгласы одобрения.

– Сигурд ждет нас в лагере, – сказал я, решившись чуть повысить голос в роще, где бродит сам Один, вызванный Асготом.

Но не только жрец его вызвал, Кинетрит тоже в этом участвовала – я знал наверняка, хоть и не видел, что именно она сделала. Датчане сгрудились вокруг нее и Асгота. Обряд потряс ее не меньше, чем остальных. Колдовство пропитало ее кровь, как сосновая смола – обшивку корабля. А ведь когда-то она была христианкой…

– Остался ли кто-нибудь из Христовых невест в живых? – спросил я.

– Нет, все здесь, – ответил Оттар, пораженно глядя на раскачивающиеся трупы.

К ним уже подбирались два ворона, то и дело останавливаясь и поглядывая на нас.

– Ладно, – сказал я. – Уходим, пока не стемнело. Не хотел бы я заблудиться в болоте и встретить жаждущие мести души этих дев. Не забывайте – мы во Франкии.

– Ворон прав, – подхватил Асгот, – Белый Христос имеет здесь власть. Обряд завершен, надо уходить.

– Позвольте мне похоронить их, – поднялся голос Эгфрита, грозя помешать богам. – Сжальтесь, позвольте мне вытащить несчастных из петли.

Асгот зашипел на него, как дикий кот, а Арнгрим выругался себе под нос.

Сжав руку монаха, я прорычал:

– Придержи язык, а не то оглянуться не успеешь, как будешь болтаться рядом с ними.

Похожее на кунью мордочку лицо Эгфрита выражало смертельную тоску и отчаяние, а в его глазах я увидел ту же пустоту, что была у Халльдора перед тем, как Сигурд пронзил его мечом. Случившееся сломило монаха.

– В следующий раз не уходите далеко от лагеря, не спросясь у ярла, – бросил Флоки Черный. – Ты тоже, Асгот.

Датчане закивали, а Асгот презрительно поглядел на Флоки и угрожающе сжал в руке мелкие кости. Черный ответил ему пристальным взглядом. Рядом переминались с ноги на ногу датчане. Неожиданно тишину прорезал леденящий душу вой Сколла. Так и не начавшие трапезу вороны взмыли в небо, сердито каркая. Кинетрит опустилась на колени рядом с волком, прижалась щекой к его морде и что-то нежно зашептала. Откуда-то с востока донесся ответный волчий вой, Сколл навострил уши, его золотистые глаза сузились.

– Пора, – сказал я.

Темнота наступала, и боги были где-то среди нас.

– Неужели она помогала этому кровожадному старику? – недоуменно обратился ко мне Пенда, бросая в костер очередную ветку.

Я смотрел, как языки пламени лижут дерево: еще свежее, оно шипело в огне, кора пузырилась. Воины разбредались по шалашам, наслушавшись россказней Асгота и датчан о приношении в роще и о том, что туда приходил сам Всеотец. Слушали они, как дети: широко раскрыв глаза и разинув рты. Почти все были благодарны Асготу. И Кинетрит.

– Все еще хуже, – ответил я. – Думаю, это была ее идея.

Пенда покачал головой.

– Нет, Ворон. Знаю, она изменилась.

Неотрывно глядя на языки пламени, я чувствовал на себе его взгляд.

– Она уже не та, что была раньше, но… – Он потер лоб кулаком. – Не сделала бы она такого. Боже святый, это же монахини!

– Все думают, у нее особый дар, – сказал я, указывая большим пальцем на группку датчан позади и не видя больше причин не признавать очевидное. Ужасно было смотреть, как трупы белотелых Христовых невест раскачивались в петлях. Даже если их смерть вернула нам расположение богов, мысль о таком убийстве была мне ненавистна. Я всегда считал, что только трус может убить женщину, и не я один так думал. Выслушав Асгота, некоторые скандинавы, в том числе и Сигурд, нахмурились. Приношение, хоть и щедрое, оставило гнусное послевкусие. Была и еще одна мысль, от которой моя кровь стыла в жилах и хотелось перерезать глотку Асготу. Эта мысль постоянно возникала в голове, как и зрелище качающихся на ветру трупов. Я вдруг понял, что страшило меня все это время, – что Кинетрит потеряна для меня навсегда.

– А ты, Ворон? – произнес Пенда. – Тоже думаешь, что у нее есть этот… дар? – В его словах слышалась усмешка.

– Какая разница, что думаю я? Другие верят. А тут еще этот чертов волк…

Пенда подбросил новую ветку в костер. В ночное небо взметнулся сноп искр. Я проследил за их полетом, думая о черных нитях, вплетенных в судьбу Кинетрит. Могу ли я избавить ее от них?

Еще трижды при нас на Лингви всходила полная луна. Все это время мы чинили корабли, наедались впрок мяса и согревались с женщинами эмира. В Йольскую ночь мы пировали мясом диких бычков. Животные эти оказались хитрыми, поэтому раньше мы их и не встречали. Но однажды, набредя на их водопой, мы засели в зарослях тростника с веревками наготове. Сначала пытались подстрелить бычков из луков, однако они и с десятком стрел в туше убегали в заросли, а к тому времени, когда мы находили их, из них вытекала вся кровь и мясо становилось жестким, как дубленая кожа. Так что мы стали ходить на них небольшими отрядами. Одни забрасывали арканы, другие держали пойманного бычка и перерезали ему глотку. Но даже свежее мясо не могло заменить эль и мед. Брам жаловался, что он впервые трезв в Йольскую ночь. Ему вторил Бьярни, говоря, что это первый Йоль, который он вообще помнит, потому что раньше всегда напивался до бесчувствия, и если б не темнокожие красавицы, согревающие его по ночам, то это был бы самый ужасный Йоль в его жизни.

Я и сам привязался к Амине и, пожалуй, даже полюбил бы ее, если б мы лучше понимали друг друга. Она учила меня своему языку, а я ее – английскому и норвежскому. Хотя чаще всего слова были не нужны – мы просто прижимались друг к другу под шкурами, пока над болотом выл ветер или на лагерь спускался туман, густой, как варево в котле. Амина и другие женщины быстро забыли про свои тонкие разноцветные одежды и платки, которые совсем не спасали от холода, нашили одежд из шкур и больше походили не на женщин эмира, а на какое-то странное дикое племя из старинных преданий. Но даже в шкурах и меховых шапках они были красавицами. Мы часто посмеивались, что жирный эмир, наверное, скучает по своим женам, а вот его уши теперь отдыхают.

Отец Эгфрит был грустным и подавленным. Монах уже много недель не брил голову и даже отрастил бороду. Если б не обветшалая ряса под старой накидкой из медвежьей шкуры, в нем едва ли можно было признать священника. Пенда как-то заметил, что монах отчаялся обратить нас в свою веру и страдает оттого, что потерпел неудачу. Вдали от родины люди еще сильнее цепляются за привычное. Скандинавы облюбовали определенные деревья и источники и оставляли там жертвенных животных – задобрить Одина, Фрейю или Ньёрда. Даже те, кто поначалу слушал от скуки рассказы Эгфрита о Белом Христе, не подходили к монаху. Асгот доказал, что он сильнее. Принеся в жертву монахинь, он снискал для нас милость богов, так что зиму мы провели спокойно. Еды было в изобилии, и на нас никто не нападал. Эгфрита теперь слушали только уэссекцы: Пенда, Гифа, Бальдред и Виглаф. Впрочем, они предпочитали общество эмировых жен, за что Эгфрит их сурово корил. Монах почти все время сидел с кислой физиономией, о чем-то размышляя. Наверное, он ушел бы, оставив нас грешить дальше, да только куда уйдешь с острова посреди зимы…