Пятиозерье - Виктор Точинов

Больше улыбки Галочки Савич — Галчонка — никто в «Варяге» не увидел.

Самое страшное, что она не могла спокойно смотреть на любого из десятков находившихся вокруг мальчишек. Даже на малышню из младших отрядов. На любого. Каждый из них мог быть тем. Первым, или вторым, или третьим...

Спустя два или три дня, в столовой, какой-то пацан, на вид ее ровесник, рассмеялся, показывая на их столик. Смеяться он мог по любому поводу, или без такового, известно, признаком чего служит подобный смех, но... Галочка помертвела. Вскочила, опрокинув банкетку. И пулей понеслась к выходу.

Как она дотянула до конца смены, не сорвавшись в побег, Бог знает. Как-то дотянула... Остаток лета провела в деревне, у бабушки, — та не узнавала внучку: сидит, часами смотрит в угол, носа на улицу не кажет...

Потом наступил сентябрь. Школа. И началось самое страшное. Никто из мальчишек-соучеников в «Варяге» не был. А ей казалось: были! Каждый мог быть там, в полутемном помещении с заколоченными окнами. Каждый мог знать. Каждый мог показывать пальцем ей в спину и похабно ухмыляться...

Родители чувствовали: с дочерью творится неладное. Но не понимали, что... Однажды — случайно — Галочка услышала обрывок их разговора. Говорила мать: переходный возраст, тебе трудно понять это, девочка становится девушкой... Губы Гали искривились неприятной усмешкой. Теперь — редко — она улыбалась только так.

Но! — у Галчонка был бойцовский характер. В свои тринадцать она умела бороться. С собой и окружающими...

В восьмом классе она стала получать двойки специально — родители планировали десятилетку и институт. Летом подала документы в педучилище, о будущей работе не задумываясь, просто потому, что у приемной комиссии толпились одних лишь девчонки...

В «Варяг» она вернулась. Намеренно и обдуманно. В девятнадцать лет. Пионервожатой.

09 августа, 14:39, граница болота и леса

Хотя над болотом уже несколько недель не шли дожди, мох все равно оставался влажным. И сохранил следы, или что-то на них похожее. Майор с сомнением смотрел на вмятины. Кто и когда их оставил: люди? кабаны? лоси? шли на болото или с него?

Да, Робинзон Крузо был редкостным везунчиком, думал майор. Сплошные ему от судьбы подарки. И корабль, полный добра, к берегу прибило. И след человеческий на песке нашел — так сразу видно, что след, а рядом костер с остатками шашлыков из человечины — дураку ясно, что дикари-людоеды на пикник приезжали. А тут вот не пойми что и сбоку бантик.

Лейтенант Кравец (Муха) — маленький, узкоплечий, юркий — молча стоял рядом, в двух шагах, не мешая раздумьям начальства. Человек он был городской и в следах не разбирался.

— Бормана сюда!

Майор отдал приказ не оборачиваясь, через плечо, продолжая рассматривать цепочку вмятин. На север она прослеживалась хорошо, но на выходе из болота, уже в метре от границы толстых болотных мхов, проминавшихся под ногами как перина, следы исчезали.

Если это наши, думал майор, то мне и без того известно, откуда они пришли, посылать людей вглубь болота незачем.

Борман (походивший круглым добрым лицом на артиста и певца Визбора) священнодействовал: ползал на коленях вокруг вмятин; вырвал зачем-то несколько кустиков мха; прошел несколько метров вдоль цепочки следов и вернулся обратно; подпрыгнул на одной ноге и стал внимательно следить, как медленно распрямляется смятый зеленый ковер.

Пока он шаманствовал, майор успел связаться с Дериным — тот не обнаружил ничего, даже такой сомнительной находки.

— Люди. Не один, несколько, — выдал вердикт Борман. — Прошли с болота, сегодня, несколько часов назад, точнее не сказать. Ну а наверху их без собак не соследить...

Когда-то он был настоящим таежным охотником, но давно, еще до срочной, и майор несколько скептически относился к его талантам Соколиного Глаза.

...Ну ладно, подумал майор, если они вышли на гряду и их тут не ждал вертолет, то выходной след или мы, или Дерин ухватим... Хотя никто не сказал, что это те...

Фигуры в сером камуфляже, собравшиеся по условному свисту, отдыхали, пользуясь пятиминутным перерывом на инструктаж.

— Идем дальше, внимание утроить, особенно тем, кто вдоль ручья... Но и на болото хорошо смотрите — могли заложить петлю, уйти обратно. И на гребне поосторожнее — они всю ночь на ногах, потом через широченное болото шлепали — вымотались, могли залечь тут где-нибудь на дневку.

Могли... А могли и не залечь. Сплошная лотерея. Только не на деньги — на жизни. И ставкой они, и выигрышем — они же.

Поэтому — проигрывать нельзя.

09 августа, 14:39, ДОЛ «Варяг»

Фигура в кресле, закутанная в белую простыню, шевельнулась. Открыла глаза. Жива... Рыжие волосы разметались по белой ткани, запятнанной кровью...

— Ты жива? — спросила Света.

Она сама чувствовала, как идиотски звучит вопрос, но ничего другого в голову не пришло.

Ленка не успела ответить. Откуда-то из глубин здания — истошный вопль.

— Ну что там еще с этим комиком, — устало поморщилась Астраханцева.

— С каким комиком?

Света ничего не понимала: кровь... крик... странное спокойствие Ленки. Похоже, кошмарное видение не кончилось. Похоже, ей лишь снится, что она проснулась, встала и пришла сюда.

— С Пробиркиным, с кем еще... — В тоне Астраханцевой нарастало раздражение. — Начал стричь и сразу резанул себе по пальцу... Заметался, руку чуть не к потолку поднял, выбежал пластырь искать — и пропал.

— Так это его кровь... там, в коридоре?

— Не знаю, капало здорово... — Ленка начала решительно выбираться из глубин кресла и недр простыни.

Торопливые шаги в коридоре — в комнату ворвался Доктор Пробиркин. Всклокоченная шевелюра казалась растрепаннее обычного. Пострадавший палец плаврук упаковал в марлевый кокон с крупную сардельку размером, белый хвост бинта тянулся за дверь и исчезал в коридоре.

— Скорей, пойдемте! — От возбуждения Доктор приплясывал на месте и выражался не слишком связно. — Там СВ плохо... Я за бинтом... дверь спиной... А она... не видел... сзади... Повернулся — лежит... и по-моему, по-моему...

Понять подробности в изложении Пробиркина было сложно, но они пошли и все увидели сами.

09 августа, 14:13, ДОЛ «Варяг», главные ворота

Режим-два, введенный Горловым сразу после визита участкового, ничего особого из себя не представлял. Никакой тревоги, никакого алярма и ахтунга. Рутина.

Вожатые и воспитатели, правда, наотрез отказывали подопечным в просьбах покинуть по какой-либо надобности лагерь в одиночку или небольшой группой. Но многочисленные прорехи забора были к услугам не утруждающих себя формальными разрешениями.