Второй Эдем - Бен Элтон

Разумеется, Европейская Федерация уже много лет обещала установить орбитальную защиту, но так и не собралась. По крайней мере, в городах. Как и всегда, в Европе на первом месте было сельское хозяйство. Сотни миллиардов были потрачены на предохранение от солнечных лучей огромных участков сельской местности. Это делалось для того, чтобы старомодные, одетые в черное старушки могли по-прежнему гнуть спину на крошечных, пропитанных химикатами полях, а их мужья продолжать надираться в местных пабах. Благодаря этому традиционная деревенская жизнь совсем не изменилась. К тому же здесь выращивали и складывали затем в огромные стога наполовину отравленные зерновые культуры, под которыми, за неимением иного прикрытия, можно было спрятаться от солнца.

— А как же мы? — кричали время от времени городские жители. Они бы с радостью задавали этот вопрос почаще, но не могли прорваться сквозь непрекращающиеся демонстрации фермеров. Для европейского правительства стало привычным находиться в состоянии осады, а отчаявшиеся фермеры проводили все свое время, осаждая на огромных уборочных машинах многочисленные здания, построенные для проведения демократических дебатов и террористических атак.

Жители европейских городов осознавали тщетность своих попыток добиться установления биощитов. Европейская администрация постоянно находилась в состоянии кризиса. Каждый раз, когда казна в Брюсселе вроде бы достаточно наполнялась, чтобы можно было думать о защите городов от солнца, разражалась очередная гражданская война. Эти войны с удивительной регулярностью возникали на обширном континенте от Лиссабона до Урала, они могли вспыхнуть в любой момент, и это означало, что вся наличность опять пойдет на солдат, отправлявшихся наблюдать геноцид и решительно заявлявших, что это просто ужасно.

У Европейской Федерации уже более полувека существовали довольно четкие бюджетные приоритеты: во-первых, содержание самого бюрократического аппарата; во-вторых, дотации сельскому хозяйству; в-третьих, наблюдение за очередным геноцидом и решительные заявления о том, насколько он ужасен; в-четвертых, все остальное. К сожалению, деньги на четвертую статью оставались очень редко, поэтому города, желающие получить экологическую защиту, вынуждены были оплачивать ее из собственного бюджета.

Получалось, что некоторая, но только некоторая, часть сельской местности существовала в дневном режиме, а некоторые города, но опять же не все, жили в основном по ночам. В Америке и Юго-Восточной Азии происходило в общем и целом то же самое. В России все было куда более запутанно, так как страна была разделена на множество часовых поясов — буквально на каждой улице свой. Русский человек запросто мог проснуться, подготовиться к полному восьмичасовому рабочему дню, пройти пять минут по улице и прийти секунда в секунду, чтобы успеть расписаться в журнале в конце рабочего дня. Таким образом, люди могли зарабатывать огромное количество сверхурочных часов, фактически проводя двадцать три часа из возможных двадцати четырех в постели.

АКТЕР ИЗУЧАЕТ ЖИЗНЬ

Макс и Натан сидели в баре дублинского отеля „Шелбурн“ примерно в три тридцать утра, наблюдая, как офисные служащие забегают взбодриться после рабочего дня. Они ждали свой заказ. Прошло уже около получаса, но это пустяк, если вы заказали „Гиннес“. Персонал баров в Дублине искренне полагал, что пинту нечего и пить, если ее не нужно полчаса наливать, а потом еще час отстаивать. Хоть сколько-нибудь опытные в этих делах люди звонили в бар и заказывали пиво перед тем, как выйти из дома, но Макс и Натан еще не постигли этой мудрости.

Они провели в Дублине три дня в поисках Розали, и пока что все было впустую. Макс чувствовал, что втрескался в нее, но занимался поисками еще и для того, чтобы уговорить ее помочь им при подготовке фильма, заказанного Пластиком. Они хотели внедриться в отряд группы „Мать Земля“. На самом деле этого хотел только Макс. Он горел от возбуждения при этой мысли. Что касается Натана, то он бы предпочел все выдумать. Он не очень любил изучать жизнь.

— У Шекспира не было опыта жизни в Римской империи, но все же он написал „Юлия Цезаря“, — то и дело повторял он. По мнению Натана, если довести теорию необходимости личного опыта до ее логического завершения, то он мог бы писать только о несчастном среднего достатка англичанине, который просрал свою жизнь и потерял единственную женщину, которую любил.

— Вот именно, — сказал Макс. — Британские авторы исключительно об этом и пишут. Я ими восхищаюсь, в их работах есть цельность… они скучные, но в них есть цельность.

Макс полагал, что художники должны пережить то, что собираются изобразить.

— Нужно прочувствовать ситуацию. Жить этой ситуацией. Если ты обманываешь себя, то будешь обманывать и публику, и поверь мне, она это почувствует.

— Да ладно, Макс, брось, — отмахнулся Натан. — В своей последней работе я описал чувака, который отрезал себе ногу, потому что ее пожирала крыса.

— Значит, ты должен был отрезать себе ногу, — назидательно сказал Макс. — Моя последняя роль — парень, не умеющий противостоять своим желаниям. Душераздирающая драма о человеке, подсевшим на удовольствия. Он только и делал, что ел, пил и трахал красивых женщин. Ничтожество. Его существование пусто и бессмысленно. Думаешь, меня это отпугнуло? Думаешь, я отступил перед лицом разрушительной силы излишеств? Ничего подобного, приятель. Я отправился изучать жизнь! Я шел и — ел, пил и трахал красивых женщин, как идиот, пытающийся довеселиться до смерти. Вот в чем секрет, друг. У меня есть сознание долга. Без сознания долга я был бы просто говнюком.

— Допустим, ну а как насчет „Желтой ленты“, где ты играл военнопленного, которого пытали и посадили в одиночную камеру на двадцать лет?

— Я и тут все изучил.

— Правда? — удивился Натан.

— Ну конечно. Я понял, что ужас ситуации того парня заключается в его прошлом, верно? Понимание этого очень важно для актера. Я подумал, парня пытают, так? Ну и что? Многих пытают. Как я могу представить это в новом свете? Как я могу сделать его пытку особенной? И вдруг меня озарило. Я подумал: а что, если этот человек прожил жизнь в роскоши, это сделает его сегодняшние страдания еще более острыми и горькими. Понимаешь, о чем я? Чтобы придать характеру глубину, мне нужно было сопоставить у себя в голове его нынешнее одиночество и пытки с предыдущей жизнью…

— С едой, питьем и сексом с красивыми женщинами? — уточнил Натан.

— Именно. Я почувствовал, что если смогу достоверно все это себе представить, мучения придут сами собой.

ЗНАКОМСТВО С „ЗЕЛЕНЫМИ“

К столику Макса и Натана подошла приятная миниатюрная старушка.

— Мистер Максимус? — спросила она.

— Да, конечно, с удовольствием, — сказал Макс, доставая ручку и бумагу. — Для кого подписать?

Несмотря на маскировку, его все равно всегда узнавали, и он всегда раздавал автографы всем желающим. Конечно, он был добрым парнем и не любил разочаровывать людей, но причина была еще и в том, что обычно за ним ходили человек десять-пятнадцать журналистов, которые только и ждали, чтобы он отказался дать автограф, — прекрасный материал для разоблачительной статьи о том, как он груб и высокомерен и презирает людей, которые сделали его тем, что он есть. Однако на этот раз Максу не стоило беспокоиться.