Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев

Вольке, не так давно прибывший на южно-американский континент из Европы, видел опасность в другом. Общество незаметно утрачивало стимулы к развитию, погружаясь в болото потребительской идеологии. Капиталист вместо того, чтобы тупо зажимать рабочим заработную плату, начал проводить в жизнь политику вещизма, грамотно влияя на экономику в стране. Как следствие, уровень жизни в целом вырос, превратившись из невыносимого в терпимый. И рабочий люд предпочитал терпеть, имея необходимый минимум удобств и свобод, чем лезть на баррикады с риском получить резиновую пулю под ребро и срок в кутузке, лишив тем самым свою семью даже этого терпимого уровня жизни. У рабочего появилось что терять! Он перестал быть загнанной в угол крысой, которая готова кинуться на обидчика, погибнуть, но вцепиться ему в глотку.

Такой человек не готов к революционной борьбе. Такой человек не пойдет под красным знаменем свергать режим. Защищать его он, впрочем, тоже не потащится. Это инертная масса, которую для успеха дела необходимо переманить на свою сторону. Убедить. Необходимо работать над сознанием таких людей. Показать им всю опасность сложившегося положения вещей, всю порочность вещевого культа, в который они оказались вовлечены…

Антон перелистнул несколько страниц. У Курта даже была расписана программа действий, которой он предлагал воспользоваться в условиях Аргентины. Однако, судя по всему, этого текста никто и никогда не видел. Хотя Вольке работал над ним уже довольно давно.

– Странно, – сказал Антон.

Он осмотрелся, отрезал кусочек мясного рулета, который еще не успел остыть. Осторожно разжевал, проглотил. Прошло нормально.

Удивляло то, что Вольке не сопротивлялся инициативам Кристобаля, голосуя, как и все в Комитете, единогласно.

Антон перекидывал листики, прочитывая их по диагонали. Работа, которую провел Курт, выглядела внушительно. Однако теперь проводить ее было уже некому.

Ракушкин вспомнил голубые остекленелые глаза, глядящие в пустоту.

И острый, сладковатый запах порохового дыма.

Антон откинулся на спинку стула, закрыл глаза.

Вот он идет по коридору. Вот на той стороне появляется человек. Идет навстречу. Плащ. Темный силуэт… Все ближе. Ближе. Не видно только лица. Свет в лицо, и не видно лица…

Ракушкин сердито фыркнул. Лица не разглядел. Хотя убийца – а в том, что именно этот человек убил Вольке и его соседей, Антон не сомневался, – прошел совсем рядом.

– А знакомая фигура, – пробормотал Ракушкин и принялся за еду, одним глазом просматривая оставшиеся бумаги.

Любопытное оказалось в самом конце папки. Видимо, это был один из листков дневника, неведомо как попавшего в общую пачку на столе. Тут записи начинались за несколько дней до встречи Комитета. Практически везде Вольке вписывал:

«Необходимо поднять вопрос об адекватности действий группы Марксистский актив. Работа товарища Кристо выходит за рамки революционной…»

«Снова изучал работу Кристо, нет ни одного пункта, с которым бы согласился…»

«Подготовка к политическому террору никуда не приведет…»

«Необходимо мыслить не узколобо, а с учетом будущего. Что последует за террором?»

В день заседания Комитета только одна фраза:

«Ничего не понимаю…»

Потом, уже после взрыва армейской колонны:

«Мы совершаем ошибку. Комитет необходимо ликвидировать. Чем раньше мы объявим о том, что наши цели разнятся, тем лучше».

– Мотив… – пробормотал Антон.

Он поднялся и направился в туалет, где за слабо закрепленной перегородкой был спрятан список, полученный от Рауля.

Ракушкин принес его с собой за столик и аккуратно вычеркнул имя Курта Вольке. Следующим в списке шел Мартин Гонсалес. Кто такой?.. Антон не мог припомнить его лица. Был ли он на том заседании?

Аргентинские марксисты, или, как их обобщенно называли власти, монтонерос, имели множество мнений насчет будущего своей страны. Эти мысли находили отражение в различных трактатах, которые обычно начинались словами: «Когда мы придем к власти…»

В остальном видение будущего Аргентины у каждой группы революционеров было различно. Понимая, что легче всего вылезти на пьедестал в общей свалке, монтонерос объединились под управлением Комитета, в который входили главы всех сколь-либо крупных партий и группировок.

Фактически Комитет был самой большой тайной марксистов. Поэтому Антон был сильно удивлен той легкости, с которой ему удалось проникнуть в число людей, входящих в эту организацию. Комитет еще играл в конспирацию. Менялись явки, пароли. Однако все знали всех, и обезглавить революцию не стоило ничего. По всей видимости, марксистов спасала только полная деградация местной тайной полиции. Все, что оставалось от сильного государства, на корню сжирала процветающая коррупция. Держалась, наверное, только армия, да и та лишь в силу того, что от нее в государстве мадам Перон ничего не зависело.

Из всего Комитета только Кристобаль Бруно сумел построить внятную структуру в своей организации. Возможно, именно благодаря этому его группа была сильной и многочисленной. Комитет был вынужден прислушиваться к мнению товарища Кристо. Каждый понимал, что без поддержки Бруно его партия не продержится и нескольких дней. Агитация, печатные станки, химические лаборатории, склады с оружием, наконец, – все это было в ведении Марксистского актива. Комитет уже давно балансировал на грани. С одной стороны, ставилась под сомнение его необходимость вообще, с другой стороны, каждый понимал, что только сообща можно как-то влиять на действия Кристобаля Бруно. Небольшое усиление марксистского актива или ослабление остальных партий – и баланс будет нарушен безвозвратно.

В какой-то момент должно произойти что-то, нарушающее равновесие. Пушинка переламывает шею верблюда, солдаты забывают сбить шаг, вступая на мост, первая костяшка, поставленная на ребро, падает, вовлекая в этот неудержимый процесс все остальные.

Когда Антон подошел к дому, где должен был жить Мартин Гонсалес, дорогу ему заступили хмурые парни в зеленых армейских беретах.

– Стой! – Первый демонстративно засунул руку во внутренний карман куртки. – Сюда нельзя.

– Почему? – спросил Антон, но все-таки остановился.

– Потому что нельзя. Ты не живешь на этой улице. А разглядывать тут нечего. Иди на набережную!

– Я иду… в гости.

– К кому? – удивился второй.

– К Мартину Гонсалесу.

– Он тебя ждет?

Ракушкин слегка задумался, но потом ответил правду:

– Вряд ли, но ему, наверное, будет интересно меня послушать.

– Говори, кто такой…

Антон отдал первому мордовороту недавно отпечатанную визитку. Тот бесшумно побежал дальше по улице и свернул в какой-то дворик.