Скажи герцогу "да" - Киран Крамер

Прескотт, избегая встретиться с хозяином взглядом, завязывал пояс халата замысловатым узлом.

— Если верить лакею, то, напротив, очень покладиста.

— Покладиста? Ха.

Выходит, только с ним она как колючка? Это было выше понимания Грейсона. Он подошел к зеркалу и тряхнул головой, откидывая волосы назад. Он был далеко не глуп и прекрасно знал, что женщины понимают, как порой мужчин привлекает недостижимое, поэтому и возводят преграды на каждом шагу. Но эта девица довела веками отточенную стратегию до абсурда. Ему большого труда стоило не рассмеяться прошлым вечером, когда она заявила, что терпеть не может все без исключения произведения Шекспира. Но как видно, больше никто не разгадал ее игру.

Ярроу и Раунтри — эти два идиота — попались на эту уловку и не просто увлеклись девчонкой, а возжелали ее.

Как и он сам, но лишь потому, что поверил, будто цель ее визита — повидать вдовствующую герцогиню и что, несмотря на все ее уловки, ей нет до него никакого дела.

И все же почему он ее не интересует?

Он красив, богат, влиятелен. Он герцог, в конце концов.

Грейсону очень не нравилось, когда кто‑то не жаждал добиться его благосклонности.

Сначала его раздражало, что своим появлением леди Дженис нарушила привычный порядок его жизни в поместье: скачки, шлюхи, выпивка, карты и снова шлюхи, — но эта девушка сумела так его заинтриговать, что он решил отказаться от своих обычных развлечений и целиком сосредоточиться на ней. Она не глупа: это он сразу понял, — если не брать во внимание ее дурацкую манеру постоянно твердить «нет» по любому поводу. Забавно было бы уложить ее в постель.

Но это, конечно, абсолютно исключено: маркиз Шервуд не потерпел бы, случись кому бы то ни было обесчестить ее, — если только речь не зайдет о свадьбе. Но о подобном исходе Грейсон не хотел даже думать.

Именно поэтому сегодня утром он все еще не решил, что предпринять: разве что еще немного понаблюдать за ней? Посмотреть на то, что можно увидеть, и, может быть, понять, почему он ее не привлекает.

— Сэр Майло Фолстафф здесь, — прервал размышления хозяина Прескотт, на секунду прервав свое занятие — бритье герцогских щек.

Грейсон открыл глаза.

— Приехал? Давно пора.

— Снегопад задержал его в деревне, но сегодня утром ему удалось добраться сюда верхом на его арабском скакуне. Сейчас он в конюшне.

— Ярроу и Раунтри уже проснулись?

— Да, ваша светлость. Правда, они только что вышли, чтобы увидеться с ним.

Грейсон терпеть не мог оставаться в стороне от происходящего. Это уходило корнями в детство, когда никто, казалось, совсем его не замечал, — во всяком случае, именно так было после смерти матери.

— Тогда поторопись, — приказал он камердинеру.

Не желая что‑нибудь упустить, Грейсон отказался от обычного завтрака: яиц всмятку и тостов — и уже через десять минут, на голодный желудок и в сопровождении своры псов, находился в конюшне со своими так называемыми друзьями — отъявленными подхалимами, которые, сказать по правде, порядком ему поднадоели. Он уже с трудом выносил притворную веселость отчаявшихся мужчин и женщин.

И все же Грейсон потворствовал им. Приятно было сознавать, что они просто игрушки в его руках и в любой момент он может разрушить любому из них жизнь. Он считал, что проявляет великодушие, не делая этого. Мать гордилась бы им или по меньшей мере была бы довольна — так он любил повторять себе.

Грум чистил щеткой вороного жеребца гостя, и Грейсон с завистью наблюдал, как бугрятся мышцы его мускулистой спины и бедер. Он представлял собой совершенный образец мужественности, этот слуга, тот самый, которого Грейсон отчитывал накануне перед леди Дженис. Странно, как это он не замечал его прежде. Должно быть, раньше грум не попадался ему на глаза в конюшнях.

Грейсон решил уволить его, как только сойдет снег. Никому в поместье не дозволено затмевать герцога, а потому он и не испытывал ни малейшего чувства вины. Титул требует почитания и уважения, а он просто вносил свою лепту.

Фолстафф тем временем рассказывал о какой‑то барменше из Брамблвуда, с которой расстался только нынешним утром и с большим сожалением.

Грейсон вытащил сигару и ткнул ею в сторону грума:

— Ну и чего ты ждешь?

Конюх прервал свое занятие, чтобы дать хозяину огня.

Так приятно было обладать властью!

«Смотри не потеряй ее», — тут же раздался в голове Грейсона отцовский голос, который он так ненавидел. Этот голос буквально преследовал его. Родитель его был настоящим чудовищем, и Грейсон испытывал огромное облегчение, когда тот лежал на смертном одре, но лишь до тех пор, пока не узнал, что истинный герцог Холси вовсе не он, что где‑то по земле бродит мерзкий ублюдок, избавиться от которого предстоит теперь Грейсону, поскольку отец не успел.

Нести это тягостное бремя изо дня в день было невыносимо.

Каким образом он сможет, интересно, исполнить этот наказ, даже если когда‑нибудь найдет истинного герцога? Грейсон не убийца, упаси бог! Он часто задавался вопросом, был ли его отец настолько безумен, чтобы убить ради титула и состояния, и порой думал, что скорее всего был.

Не очень приятная мысль, поэтому Грейсон предпочитал по возможности игнорировать эту проблему и лишь изредка к ней возвращаться — время от времени трепать нервы монахиням из сиротского приюта Святого Мунго, где много лет назад затерялся след законного наследника.

Ничего удивительного, что Грейсон беспрерывно пил и распутничал, когда приезжал в поместье, таким образом запугивая монахинь, ведь в любой момент он мог потерять все, если этот пропавший герцог объявится.

Сельское поместье было единственным местом, где Грейсон мог дать себе волю. В Лондоне ему надлежало изображать благородного рассудительного пэра королевства, и, конечно, его блистательная жизнь там могла бы стать довольно занимательной, не тяготей над ним эта дьявольская тайна.

В то время как псы Грейсона разбрелись по конюшне, грум повесил щетку на стену, поджег небольшой, туго скрученный пучок соломы в угольной печке и, решительным шагом приблизившись к хозяину, поднес пламя к концу его сигары.

Грейсон затянулся, очень довольный своей властью над работниками конюшни, и пробурчал, держа сигару в зубах:

— Некоторое время нам придется попридержать свои эмоции, дабы показать себя с наилучшей стороны.

Спустя несколько секунд конец сигары задымился, но прежде, чем грум успел отойти, Грейсон выпустил струю дыма ему в лицо.

Ярроу и Раунтри подобострастно рассмеялись, а конюх и глазом не моргнул, на его лице не дрогнул ни один мускул.

«Ублюдок! — подумал Грейсон, когда грум, обогнув его, загасил пучок соломы в ведре с водой. — Испортил все веселье».