Тайны уставшего города. История криминальной Москвы - Эдуард Хруцкий

И не было в стране человека, который бы посмел обогнать мудрого Михаила Андреевича.

Но такой смельчак все-таки нашелся.

В марте 1977 года вереница машин тоскливо тянулась за ЗИЛом товарища Суслова, как вдруг на осевую вылетел двухцветный «кадиллак». Надо сказать, что иномарки в годы развитого социализма были крайне редки и ездили на них в основном сановные детишки или вернувшиеся в страну дипломаты.

Двухцветное американское чудо настигло машину Суслова у деревни Раздоры, квакнуло насмешливо спецсигналом и на большой скорости умчалось в глубь номенклатурного дачного рая.

Такого Суслов не переносил. Начальник охраны немедленно связался с постами, охраняющими спецтрассу, и двухцветный «кадиллак» притормозили. Но водитель предъявил спецталон, который запрещал осматривать и останавливать машину. Гаишник отпустил владельца, понимая, что такой документ может быть или у крутого чекиста, или у правительственного сынка. Но фамилию владельца талона и реквизиты записал. Ну и, как водится, номер машины.

Все это ушло в КГБ, где без проволочек установили, что владельцем иномарки является механик цеха подсобного производства одного из колхозов Подольского района Московской области Алексей Митрофанович Сергеев.

Так бывший урка попал в поле зрения сразу двух служб: Главного управления БХСС МВД СССР и, что значительно важнее, КГБ.

Но это потом, а пока Суслов, узнав о магическом талоне, позвонил министру внутренних дел Николаю Щелокову и поинтересовался, с каких пор механики подсобных цехов получают в МВД оперативные документы.

Николай Щелоков, хоть и был близким другом самого генсека Брежнева, Суслова боялся как огня.

Куда денешься, второе лицо в государстве.

Он почтительно пообещал, что примет меры и доложит. Инспекция по личному составу милицейского ведомства разбиралась в этом три дня. Выяснилось, что эти талоны, не безвозмездно конечно, выдает начальник Московской ГАИ генерал Ноздряков. Но кроме таких персонажей, как Сергеев, он отоваривал талонами нужных людей самого Щелокова.

Поэтому дело замяли, генерала с почетом отправили в отставку и пристроили на хлебное место в Автоэкспорт.

А история с Сергеевым имела свое продолжение.

Через два года после того, как они взяли инкассаторов, Сергеев решил откопать деньги. Он честно поделил их на три доли. Он не крыса и кентов не кидает. Вернутся бродяги, получат долю, а пока он их вполне прилично «грел на зоне».

По своему воровскому опыту Лешка Кабан точно знал, что любые деньги тают с быстротой невероятной. А как они иссякнут, придется вновь идти на дело. И еще неизвестно, сможет ли он отмазаться от ушлых оперов, как в прошлый раз.

Полный грустных размышлений о бренности земного, Кабан решил отдохнуть в ресторане «Метрополь». Теперь он мог себе это позволить. Деньги были, да и экипировался он по тогдашнему высшему классу, даже часы «Сейко» завел. В общем, стал вполне солидным человеком.

Кабан сел за столик, изучил меню и подозвал официанта. Но не успел он сделать заказ, как на его столе очутились бутылка коньяка «Наполеон», шампанское и ваза фруктов.

– Кто прислал? – удивился Кабан.

– Не велено говорить, – кокетливо потупилась официантка.

Лешка оглядел зал и наткнулся глазами на столик в углу зала, за которым сидел элегантный седоватый человек.

– Твою мать, – охнул Лешка, – это же Туз!

Так сокамерники в СИЗО с почтением называли делового, подсевшего на две недели под следствие. Он отсидел ровно четырнадцать дней и, уходя, сказал Лешке, делившему с ним передачи:

– За мной должок, я добра не забываю.

Урки в камере рассказали Кабану, что это самый крупный цеховик в стране. Человек, ворующий миллионами, пользующийся огромным авторитетом в блатном мире.

И вот сидит Туз, он же Борис Яковлевич Гольдин, за столиком в ресторане.

Я знал этого человека. Он вызывал у меня жгучее профессиональное любопытство. Познакомились мы случайно. Помните песню:

Давай же сегодня

В кафе «Молодежном»

Назначим друг другу свидание.

Она была шлягером в конце шестидесятых. Когда вся страна говорила об ударных комсомольских стройках, о возведении новых плотин, о якутских алмазах и нефти Тюмени.

Тогда еще свято верили, что если мы все построим, то и настанет социализм с человеческим лицом.

Я тогда только что вернулся с Абакан-Тайшета. Очерк был напечатан в газете и прозвучал по радио, в общем, поездка получилась удачной.

Тогда самыми модными в Москве точками были два кафе, созданные под патронажем комсомола: «Аэлита» рядом с кинотеатром «Экран жизни» и «Молодежное» на улице Горького.

Там собирались молодые художники, джазмены, поэты, писатели и, конечно, журналисты. Там всегда звучала хорошая музыка, было уютно, вкусно и очень недорого.

Каждый день перед посетителями кто-то выступал. Стихи, новые песни, импровизированные живописные вернисажи.

Меня позвали выступить и рассказать о великой стройке. Я добросовестно двадцать минут пудрил мозги собравшимся о трудовом энтузиазме, а потом настало время молодого певца Иосифа Кобзона.

Когда я отговорил и спрыгнул с эстрады, то сразу же попал в объятия к моему старинному знакомцу Илюше Гальперину. Он потащил за свой стол. Компания сидела большая, мужики на вид деловые и денежные. Королевой стола была Ляля Дроздова, женщина не только красивая, но и по-своему знаменитая в нашей славной столице.

Рядом со мной за столом оказался весьма элегантный седоватый человек, Борис Яковлевич Гольдин. Мы выпивали, слушали музыку, танцевали.

Когда в кафе начали гасить свет, Илья пригласил всех к себе. Жил он в Лялиной квартире, на улице Горького, в доме, где нынче книжный магазин «Москва».

Деловые сразу стали играть в карты, Ляля с дамами ушла на кухню готовить кофе, а мы с Борисом Яковлевичем уселись в креслах перед журнальным столиком.

– Вы не играете? – спросил он меня.

– Нет. Но даже если бы играл, за стол не сел бы.

– Почему? – улыбнулся Борис Яковлевич.

– А вы посмотрите на ставки, мне за эти деньги год работать.

– Вы правы. У каждого своя работа.

Он начал меня расспрашивать о том, что на самом деле я увидел на сибирской стройке кроме трудового энтузиазма.

И я рассказал ему о тяжелом труде и неустроенном быте, о злоупотреблениях и приписках.

– Жаль, что об этом нельзя написать, – посетовал мой собеседник.

И мы перешли к прозе Ремарка, свежих публикациях «Нового мира», о подпольном вернисаже Эрнста Неизвестного. Борис Яковлевич поразил меня оригинальностью суждений, эрудицией и точным взглядом на культурный процесс.