Завтра я буду скучать по тебе - Хейне Баккейд

– Откуда ты всё это знаешь? – спрашивает Свердрюп.

– Торкильд интервьюировал много таких психов, когда был в Штатах вместе с этим доктором Оленборгом, верно? Большинство из них были… полицейскими?

Вот к чему Гюннар Уре вёл с самого начала. Сейчас он может подвести итог всему, чем я был и что есть, и эту истину я должен буду носить на шее, как гирю, до конца жизни. Окончательное доказательство того, что я предал его лично, нашу команду и всю нашу полицейскую общность. Клеймо, которое показывает, что я отныне и навсегда буду одним из тех, кого мы вдвоём когда-то ненавидели и презирали больше всех на свете.

– Так называемые cops gone bad, – продолжает Гюннар Уре, – полицейские, перешедшие на другую сторону. Они убивают, грабят, насилуют и разрушают всё на своём пути.

– Что-то такое, да.

– Такое, как ты, не так ли?

– Иди к чёрту, Гюннар!

Гюннар Уре наконец вцепляется в стул, на котором сидит, и швыряет его об пол, а потом хватает меня за шею, и поднимает нас обоих на ноги.

– Почему ты не можешь просто пойти и сдохнуть в канаве?! – рычит он, а потом ударяет свободным кулаком мне по лицу, и я заваливаюсь назад к стене с противоположной стороны письменного стола и падаю на пол.

– Что за… – слышу я крик лейтенанта. Я поднимаю голову и вижу, как он схватил Гюннара за плечо двумя руками, как будто пытаясь защитить меня от разъярённого быка.

– Это тебе за команду, – Гюннар прижимает кулаки друг к другу, вырывается из захвата Мартина Свердрюпа, делает пару шагов и бьёт меня в живот. Удар такой сильный, что меня рвет, и одновременно накатывает дикая боль в диафрагме. Смесь воды, кофе и свежей крови стекает по воротнику на пол, – а это от меня.

– Мужик, ты чего! – Мартин Свердрюп сзади обхватывает Гюннара за грудную клетку. Грудь его настолько широка, что руки едва сходятся. И всё-таки каким-то странным образом ему удаётся оттащить Гюннара назад к столу, где тот тяжело садится на один из стульев. Мартин поднимает стул, который Гюннар выбил из-под себя, и ставит его на место, а уже потом подходит ко мне:

– Ты в порядке? – спрашивает он так, будто стоит над беднягой, которого только что сбил разъяренный слон.

– Я прекрасно, – говорю я и сплёвываю кровью на пол между нами, – как лето в Нёйтолсвике. Я в порядке.

Я снова сплевываю и прислоняю голову к стене. Гюннар сидит за столом, закрыв лицо руками, и смотрит на нас сквозь пальцы.

Лейтенант делает пару шагов к Гюннару, он держит указательный палец поднятым, как меч.

– Послушай, – яростно произносит он. Внезапно он заговорил на чистом северо-норвежском наречии: – Не знаю, что тут между вами происходит, но это абсолютно неприемлемо. Я собираюсь…

– Уйди, – цедит Гюннар Уре. Он сквозь кончики пальцев злобно смотрит на лейтенанта, который на секунду замирает на месте, как будто примёрзнув к полу, и всё ещё держит перед собой вытянутый палец, словно проверяя направление ветра в комнате, – я хочу поговорить с ним наедине.

– Нет, ни за что. Я здесь…

– Вон, – произносит он. На этот раз в его голосе звучит металл, который заставляет Мартина Свердрюпа опустить свой анемометр и сделать шаг назад.

– Всё в порядке, – говорю я и безуспешно пытаюсь принять стоячее положение.

– Чёрт знает что, – бормочет лейтенант как раз в тот момент, когда его коллега, ушедший за кофе, наконец заглядывает в дверь. Он собирается что-то сказать, но Свердрюп его прерывает:

– Иди, Стейнар, – произносит он, – эти двое придурков хотят на время остаться наедине.

Я поворачиваюсь на живот и снова плююсь кровью, а потом ползу к столу, пока не добираюсь до стула сбоку от того, на котором сидит Гюннар.

Я хватаюсь и встаю.

– Ну, – кашляю я, когда наконец забираюсь на стул и нахожу приемлемое для сидения положение, – о чём теперь будем говорить, шеф?

– Выглядишь просто ужасно, Торкильд, – говорит Гюннар Уре, когда дверь закрывается и двое мужчин уходят.

– Зачем ты здесь?

– Могу задать тебе такой же вопрос.

Гюннар откланяется на спинку стула, растирая костяшки пальцев.

– Тебя Анн-Мари послала?

Моя бывшая жена, Анн-Мари, и Гюннар нашли друг друга, когда я был в Америке. Мне было всё равно. Развод уже был оформлен, и потом, наш брак изжил себя много лет назад и разрыв был чистой формальностью.

– Она не знает, что ты вышел.

– Ещё как знает, – возражаю я и хватаю лист из стопки документов, которая всё ещё лежит на столе. Я сворачиваю его и использую, чтобы отереть кровь с лица. – Она начала высылать мне вырезки с фотографиями детей. Получил последнюю прямо перед отправлением на север. Мальчик из рекламы H&M и девочка. Ты должен попросить её остановиться.

– Ну чёрт возьми, – Гюннар Уре снова закрывает лицо руками, – она просто очень устала, – продолжает он, – мы так долго пытались завести детей, и…

– А усыновление?

– Э-э, что? Ты ведь не думаешь, что я…

– Ради бога, Гюннар, – я швыряю окровавленный лист бумаги на стол между нами, – ты же знаешь, что она не может иметь детей!

– Что?! – Гюннар Уре в шаге от того, чтобы снова вскочить, сжав кулаки, но, уже приподнявшись, меняет решение и снова опускается на стул. – О чём ты, чёрт возьми, говоришь? – устало цедит он.

– Врачи обнаружили кисты в её яичниках. Почти пятнадцать лет назад. Поэтому она и посылает вырезки, чтобы показать, что я, не желающий иметь детей, забрал у неё, когда она всё ещё могла их завести. Чёрт возьми, мужик, – говорю я и плюю, а Гюннар Уре, застывший, сидит передо мной.

– Им пришлось удалить всё, из-за риска развития рака. Яичники, матка и лимфоузлы, всё, чтобы предотвратить распространение. Откуда, по-твоему, взялся шрам на её животе?

– Она поранилась, – вдруг шёпотом говорит Гюннар, не глядя на меня, – там снизу, ножницами, в тот вечер, когда я пришёл домой и рассказал про тебя и ту разбившуюся в автомобиле девчонку в Саннесе. Пьяный кандидат на статью за вождение в нетрезвом виде насмерть сбивает девушку полицейского, дело которого он должен был рассматривать. Ты хоть представляешь, какой цирк бы поднялся в прессе, если бы мы не были достаточно быстры? – Гюннар снова ударяет ладонями по столу и трясёт головой. – Вся эта работа, которую мы должны были сделать, чтобы бладхаунды не нашли твоего дерьма. Так, конечно, нехорошо говорить, но, может быть, было бы лучше, если бы вы оба…

Раздаётся стук в дверь, и из-за неё выглядывает полицейский с двумя дымящимися чашками кофе в руках.

– Э-э, вы просили кофе, – неуверенно обращается он к Гюннару, а я поднимаюсь на стуле и забираю свою чашку.

– Мне не надо, – Гюннар трёт костяшки большими пальцами, – воды, пожалуйста.