Нити судьбы - Мария Дуэньяс

Канделария вздохнула, глядя в пустоту, и опять зашептала:

— Единственное, что я знаю, детка — поскольку это вообще всем известно, — восставшие военные жестоко расправлялись со всеми причастными к масонству. Некоторых расстреляли прямо там, где они собирались; наиболее удачливые сбежали в Танжер или во французский протекторат. Других держат сейчас в Эль-Моготе и в любой день могут поставить к стенке. И возможно, кто-то прячется еще по подвалам и чердакам, трясясь от страха, что их выдадут. Поэтому мне не удалось найти покупателей в городе, но в конце концов я вышла на людей из Лараче, так что, думаю, именно туда попадут наши пистолеты.

Канделария посмотрела мне в глаза, серьезная и мрачная — такой я ее еще никогда не видела.

— Сейчас здесь творятся ужасные вещи, детка, — сквозь зубы произнесла она. — За любую неосторожность можно поплатиться жизнью. Много людей в последнее время погибло ни за что ни про что — бедолаги, которые в своей жизни никому не сделали ничего плохого. Так что будь осторожна, деточка, береги себя.

Я снова набралась мужества, пытаясь утвердиться в том, во что не очень-то верила:

— Не беспокойтесь, Канделария, у нас все получится.

Не сказав больше ни слова, я направилась к стене и, забравшись на скамейку, принялась карабкаться наверх с тяжелым и опасным грузом, крепко примотанным к моему телу. Канделария осталась внизу — стояла под виноградной лозой, не сводя с меня глаз и шепча молитвы.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, храни тебя Пресвятая Дева Мария.

Потом я услышала, как она звучно поцеловала пальцы, перекрестившись, — и это было последнее, что долетело до моего слуха. Через секунду я, как тюк, плюхнулась по другую сторону стены и оказалась во дворе магазинчика.

11

Не прошло и пяти минут, как я была у двери, ведущей на улицу от булочной Менахена. Пробираясь через дворы, я несколько раз зацепилась в темноте за гвозди и щепки, поцарапала запястье, наступила на свое покрывало, поскользнулась и чуть не упала, забираясь на ящики с товаром, беспорядочно стоявшие у стены. Оказавшись у двери, я поправила покрывало и закрыла лицо, после чего отодвинула ржавую щеколду, глубоко вдохнула и вышла на улицу.

В переулке не было ни души, ни тени, ни звука. Только луна сопровождала меня, то появляясь, то исчезая за облаками. Я медленно двинулась вперед, держась у домов по левой стороне, и вскоре вышла на Ла-Лунета. Прежде чем отправиться дальше, я остановилась на углу, чтобы окинуть взглядом ночной город. Вдоль улицы тянулись провода, с которых свисали желтоватые лампочки, заменявшие уличные фонари. Я посмотрела по сторонам: и справа, и слева стояли спящие здания, в которых днем кипела бурная жизнь. Гостиница «Виктория», аптека «Сурита», бар «Леванте», где часто пели фламенко, табачный магазин и соляная лавка. Театр «Насьональ», индийские базарчики, несколько таверн, названия которых я не знала, ювелирный магазин «Ла-Перла», принадлежавший братьям Коэн, и булочная «Золотой колосок», где мы каждое утро покупали хлеб. Все было закрыто, кругом царила мертвая тишина.

Я пошла по улице Ла-Лунета, стараясь привыкнуть к тяжести своей ноши, будто этот груз был частью моего тела. Пройдя немного по прямой, я свернула и направилась в меллах — еврейский квартал. Там мне стало немного спокойнее: я знала, что на этих узеньких улочках, пересекавшихся под прямым углом, невозможно заблудиться. В конце концов я попала в медину, и сначала все было хорошо. Я брела по улицам, видя знакомые места — Хлебный рынок, Мясной рынок. По дороге мне не попалось ни собаки, ни слепого нищего, просящего милостыню. В мертвой тишине слышалось лишь тихое шарканье моих бабушей и далекое журчание источника. Мне становилось все легче идти с грузом, я постепенно привыкала к новому весу своего тела. Время от времени я украдкой ощупывала себя — то бока, то плечи, то бедра, — чтобы убедиться, все ли пистолеты на месте. Я была по-прежнему напряжена, но все же шла довольно спокойно по темным извилистым улицам, глядя на побеленные стены и деревянные двери, обитые гвоздями с толстыми шляпками.

Чтобы избавиться от волнения, я стала представлять, каковы арабские дома внутри. Я слышала, что красивые и прохладные, с внутренними двориками, фонтанами и галереями, отделанными мозаикой и изразцами, с деревянными потолками, украшенными резным орнаментом, и залитыми солнцем плоскими крышами. Однако все это было скрыто от посторонних глаз, и наружу выходили лишь побеленные внешние стены. Я побродила по улицам некоторое время, погруженная в эти мысли, и, убедившись, что за мной никто не следит, направилась наконец к воротам Пуэрта-де-ла-Лунета. И именно в тот момент в переулке, по которому я шла, появились две фигуры, двигавшиеся мне навстречу. Это были военные, офицеры — в бриджах, поясах-фахинах и красных шапках туземной регулярной армии, — они энергично шагали, стуча ботинками по брусчатке, и негромко переговаривались между собой напряженными голосами. Я затаила дыхание, и множество зловещих картин промелькнуло в моем воображении как вспышки залпов. Мне показалось, что пистолеты вот-вот отвяжутся и с грохотом упадут на землю, а один из офицеров сорвет с моей головы покрывало и откроет лицо. Потом они заставят меня говорить и обнаружат, что я испанка, несущая на продажу оружие, а вовсе не какая-то марокканка, бредущая неизвестно куда.

Военные прошли совсем рядом: я, насколько возможно, прижалась к стене, но улочка была такая узкая, что мы почти соприкоснулись. Как бы то ни было, они не обратили на меня никакого внимания, словно я невидимка, и торопливо продолжили путь, не прерывая беседы. Они говорили об отрядах и боеприпасах и о чем-то еще, чего я не понимала и не хотела понимать.

— Двести, самое большее — двести пятьдесят, — сказал один из них, проходя мимо меня.

— Да нет же, нет, говорю тебе — нет, — горячо возразил другой.

Я не видела их лиц, поскольку не осмеливалась поднять глаза, и, едва звук их шагов затих вдалеке, вздохнула с облегчением.

Однако уже через несколько секунд оказалось, что радоваться рано: вглядевшись, я обнаружила, что нахожусь в незнакомом месте. Мне давно следовало свернуть направо, на одну из боковых улиц, но неожиданное появление военных так меня напугало, что я обо всем забыла. Я почувствовала, что заблудилась, и дрожь пробежала по моему телу. Мне не раз приходилось бывать в медине, но я не знала всех ее закоулков. Без дневного света, среди сонных и безликих домов, я совершенно не понимала, где нахожусь.

Я решила вернуться назад, на улицы, где могла ориентироваться, но мне это не удалось. Думая, что выйду на знакомую маленькую площадь, я очутилась перед аркой; рассчитывая найти проход между домами, я наткнулась на ступени мечети. Я беспорядочно бродила по извилистым улочкам, пытаясь узнать места, где бывала днем. Однако чем больше ходила, тем сильнее запутывалась в причудливом переплетении улиц, расположение которых не подчинялось никакой разумной системе. Ремесленники спали, и их лавки были закрыты, поэтому я не могла понять, нахожусь ли возле рядов медников и жестянщиков или у мастерских прядильщиков, ткачей и портных. Там, где днем лежали медовые сладости, золотистые лепешки, горы специй и веточек базилика, виднелись лишь запертые двери и наглухо закрытые ставни. Казалось, будто время остановилось, и кругом было пустынно и непривычно тихо без возгласов продавцов и покупателей, без верениц осликов, груженных плетеными корзинами, и берберских женщин, сидевших на земле среди груды овощей и апельсинов, которые им редко удавалось продать. Меня начала охватывать паника: я не знала, который час, но понимала, что до шести оставалось все меньше времени. Я прибавила шагу, свернула на другую улицу, затем еще раз и еще; вернулась обратно и пошла в другом направлении. Все было бесполезно. Ничто не помогало мне сориентироваться, и у меня возникло ощущение, что я никогда уже не выберусь из этого дьявольского лабиринта.