Корвус Коракс  - Лев Гурский

Есть люди, которые согласны меньше знать, чтобы крепче спать. От некоторых тайн я бы и сам предпочел держаться как можно дальше, но дремучим болваном тоже быть не хотелось. Поэтому я подождал, пока Фишер, набегавшись, остановится, и осторожно спросил:

– Вилли Максович, а этот ваш сукин сын… он, извините, кто?

– Так ты ничего о нем не знаешь? – удивился старик.

– Только его фамилию, – сказал я, изо всех сил припоминая скудные детали рассказа юного тезки. – Вроде какой-то Хряпин. То есть нет, скорее, Корявин или Крябин… Да, точно, Крябин.

– Не Крябин, а Скрябин! Первая литера «С». – Большим и указательным пальцами Вилли Максович изобразил искомую букву. – Тебе эта фамилия хотя бы о чем-то говорит? А, грамотей?

В голове моей ослепительной молнией мелькнула догадка. Ну как я мог забыть курс музыкальной грамоты! Для ФИАП он обязателен.

– Неужели великий Скрябин? Александр Иванович? Композитор? – выдохнул я.

Меня охватил запоздалый стыд – и за то, что я едва не позабыл азы, и за то, что приписал создателю «Поэмы экстаза» авторство песни «Валенки». Но… Стоп, Кеша, стоп! Рановато ты каешься. Скрябин, кажется, родился глубоко в позапрошлом веке. Если бы он протянул до наших дней, ему сегодня должно было бы быть лет полтораста. Творцы музыкальных шедевров так долго не живут. Даже для простых горцев-аксакалов это, пожалуй, запредельно.

– Бестолочь, – подтвердил мои сомнения Фишер. – Это не тот. Он Скрябин, но не композитор. Не Александр Иванович, а совсем наоборот – Вячеслав Михайлович… Ну ладно, даю подсказку. В прошлом веке он был известен не по фамилии. Его кликуха была Мо-ло-тов. Теперь ты понял наконец, кто это?.. Ну-ка быстро скажи первое, что приходит в голову, когда ты слышишь «Молотов»!

Я зажмурился, напряг память и выпалил то, что всплыло первым:

– Коктейль «Молотов»!

– Неплохо. Теперь дело за малым: сообрази, кем он был.

– Бармен? – наугад произнес я. И, увидев выражение лица Фишера, тотчас же поправился: – Ресторатор? Повар? Сомелье?

– Не-е-е-е-ет, – хищно протянул Вилли Максович, – хочешь ты или нет, но твою историчку я когда-нибудь обязательно отыщу и ухлопаю. Как чехи – Гейдриха. Это будет такая показательная казнь в назидание всем школьным Марьиваннам… Молотов, деточка, был при Сталине наркомом иностранных дел. Он и подписывал тот самый пакт с Риббентропом и к нему секретный протокол, про который сейчас как бы все забыли… Ох, Иннокентий, умоляю, не зли меня. Если ты заявишь, что не знаешь про наркоминдела и хотя бы про пакт, за себя я не ручаюсь.

Я опасливо промолчал: из всех сталинских наркомов я помнил только двух – Берию и Микояна. Первый руководил разведкой, а второй, по-моему, занимался фастфудами и выпуском колбасы.

– Жаль, времени уже нет ни на какой ликбез. – Вилли Максович с досадой взглянул на часы. – Позже я тебе все объясню, а пока запомни одно: ворон стоит гораздо больше, чем ты думаешь, но ценность его не измерить деньгами – ни рублями, ни фунтами. Он перевесит все учебники истории, потому что он живой свидетель – может, единственный во всем мире… Усвоил? А теперь наша задача – срочная эвакуация. Всю полноту командования, раз такое дело, принимаю на себя. Пока я ищу транспорт для отхода, ты собери рюкзак и жди – либо меня, либо сигнала от меня. Телеграфный аппарат работает? Включен? Отлично. Будь начеку. Береги себя и береги носителя, как себя. Дверь не открывай, на провокации не поддавайся. В экстренном случае можешь применять оружие и стрелять на поражение.

С этими словами Фишер взмахнул полами плаща, хлопнул дверью и исчез – до того стремительно, что я не успел ему доложить: ни огнестрельного оружия, ни холодного, ни даже детской рогатки у меня дома нет. Наша Федеральная инспекция лишь на бумаге считается силовым ведомством. Раз в год нам под расписку выдают «макаровы» и возят на полигон в Южном Бутове – стрелять по фанерным мишеням. За все время службы я попал в «яблочко» два раза, оба раза случайно. И это еще приличный результат. Саня Белкин, например, только чудом не прострелил собственную ногу…

Пора было, однако, заняться эвакуацией. Из двух часов, обещанных мне Фишером, осталось полтора. Но их, я надеялся, мне хватит.

Скворцы не отняли много времени и не доставили проблем. Карл и Фридрих – парни привычные. Большими умниками их не назовешь, но уж с рефлексами у них все четко. Свою отправку они приняли за очередной отпуск – благо уже неоднократно гостили у Лины дома, пока я уныло месил командировочную грязь в дальнем Подмосковье. Оба моих крылатых домочадца, по очереди склевав с карты Москвы путеводные просяные зернышки, покружили по комнате, прощально чирикнули и упорхнули в окно. Я знал, что самый перспективный дизайнер женской обуви на юго-западе столицы отнесется к моим питомцам по-доброму.

Теперь следовало заняться вещами. Я снял карту со стены, сложил ее в несколько раз и отправил в рюкзак на самое дно. Сверху тонкой стопочкой легли белье, рубашки, свитер, мыло, полотенце, три пары носков и остаток зарплаты в конверте – ровно две тысячи рублей. Все, вместе взятое, заняло меньше трети полезного объема. Стоя над раскрытым рюкзаком, я задумался: что дальше?

Дело было не в движимом имуществе, а во мне. Еще вчера утром я без труда набил бы мешок под завязку – книгами, журналами, комиксами, а сверху непременно засунул бы портрет великого разведчика Фишера, для лучшей сохранности обернув реликвию в наволочку. Но теперь, с появлением настоящего Фишера, бесценные раритеты стали бесполезным мусором. Понятная жизнь инспектора ФИАП, очевидная до вчерашнего дня, вмиг истаяла, и началась какая-то другая, неведомая и непредсказуемая. Верх внезапно стал низом, белое – черным, а твердь – болотной жижей, нагло чавкающей под ногами. Я ощущал себя игроком в шашки, которому дали в руки биту и вытолкнули на бейсбольное поле в разгар игры. Хотя не обольщайся, Кеша, какая уж там бита! Ты безоружен. У тебя вообще ничего нет, кроме этого старого облезлого ворона.

– Ну спасибочки, удружил, – обратился я к носителю. – И черт же меня дернул связаться с эдаким сокровищем!

Ворон, опасаясь мести, по-прежнему притворялся слепоглухонемой горкой перьев. Сейчас его трепет был кстати. Я воспользовался моментом, чтобы пересадить носителя из просторной клетки кенара обратно в каморку улетевшего скворца. Пускай она теснее, но для похода удобнее: теперь ее можно запросто впихнуть в рюкзак. Надо только не стягивать горловину мешка слишком сильно, иначе птица останется без свежего воздуха. Так, порядок. Отдыхай, пернатый.

– Удобно тебе там? – спросил я рюкзак. – Если неудобно, ты каркни, не стесняйся, я поправлю. Мой командир приказал тебя беречь. Еды пока не жди, но воду и воздух гарантирую. Слышишь?

Из рюкзака не донеслось ни звука, зато в прихожей вдруг коротко стрекотнул телеграфный аппарат. Когда я подбежал, на ленте уже отпечаталась свежая депеша: «ТЕБЯ ПАСУТ ТЧК СМОТРИ ОКНО ТЧК».

Я чуть-чуть отодвинул оконную занавеску, осторожно глянул вниз, но не заметил ничего подозрительного. Двор как двор, умеренно грязный. Бабушкин театральный бинокль приблизил ко мне клумбы, лавочки, песочницу и деревянный детский мухомор. А дальше – серый асфальт, белый бордюр и темно-зеленые мусорные баки… Вот девушка Марина торопится в институт, вот амбал Витюша вышел покурить, а мальчик Олег выгуливает пса. Никаких посторонних…