Икарова железа - Анна Старобинец

Игровая приставка «Споки».

Прогонит страх темноты. Играя, не бойся.

Играя, смотри красивые сны.

Обмен и возврат товара не производятся.

Когда вела Тасю из школы, уже почти у самого дома, на Комсомольском, она снова его увидела. Боковым зрением. Со спины. Синяя футболка – та, в которой он вышел тогда на улицу, таких футболок миллион в этом городе. Черные волосы, встопорщенные на затылке, – такие волосы у каждого третьего. Сигарета в левой руке – да мало ли здесь курящих левшей. И походка – слегка косолапая, трогательная, ботинки стаптывал внутрь. Она их долго не выбрасывала, ждала – оставил вещи, значит, вернется… Нет, не вернулся. Только мелькал иногда – трусливо, со спины, вдалеке, вполоборота, в толпе, в метро, в переходах, за захлопывающимися дверями вагонов, по ту сторону мутных муниципальных стекол, – мелькал и тут же скрывался. Сейчас тоже нырнул в переход, и на другой стороне Комсомольского так и не показался.

Четыре года прошло, а он все еще ей являлся, сутулый, глумливый призрак. Другие, которые уходят нормально – со скандалом, с матом, с обидами, со слезами, с проклятьями вслед, – другие, наверное, не мерещатся потом вдалеке, на лестницах, ведущих под землю. Другие уходят к нерожавшей молодой бабе, или к рожавшей, воспитывать ее трудного сына-подростка, или снимают квартиру в спальном районе, или увозят маму в Израиль, или спиваются, или попадают в аварию, или умирают в больнице.

Другие – да, но Даня ушел так буднично, так неправдоподобно, экспромтом, что вроде бы и не ушел вовсе. Субботним вечером отправился в супермаркет «Азбука вкуса» за сигаретами, чилийским вином, помидорами черри и киндер-сюрпризом для Таси – и не вернулся. И больше никогда не вернулся.

На осознание этого «никогда» ушло примерно два года. За это время в темном углу своего сознания она сплела паутину – и он живучей мухой там бился, в клейком переплетении ее надежд, обид и гипотез. Потом затих, засох – но до сих пор иногда воскресал и больно дергал за нити.

Так не уходят – от накрытого стола, пообещав шоколадку и помидорку. Так не уходят – от веселой трехлетней дочки, от молодой жены, с которой трахался час назад. Не дав ей времени на подозрения, на скандалы. Не дав ей права его проклясть или хотя бы оплакать – ни до ухода, ни после.

Она считала бы его мертвым – размазанным по асфальту «КамАЗом», распоротым отморозками в подворотне, схватившимся за сердце, упавшим в весеннюю грязь… Она считала бы его «неопознанным трупом», затерявшимся в каком-нибудь морге, в который она конечно же позвонила (она во все позвонила), но сонные тетки не хотели отрываться от чая, но сонные тетки лунатично размешивали ложками сахар и говорили, «такого не поступало», но, но… Но так и не умирают. Но денег взял с собой слишком много, гораздо больше, чем нужно на сигареты и помидоры, и документы взял тоже. Но на работе сказали, что трудовую книжку попросил накануне (не забрал, впрочем). Но через неделю страничка в фейсбуке «была удалена пользователем». Но мать его, обитающая в Подольске, сказала, что навещал и всего час как уехал, – а впрочем, она в маразме, могла его с кем-нибудь перепутать или на год ошибиться… Но добрые люди спустя какое-то время передавали, что видели его не то в Таллине, не то в Риге, с некрасивой белобрысой прибалткой, но может быть, конечно, и не с прибалткой, а может быть, даже и не его, просто кого-то очень похожего…

Пропал без вести. В России много пропавших без вести, целая армия. Иногда Женя представляла себе многолетнюю, кровавую, огненную, скрытую от мира войну, на которую отправилась эта армия. Отправился Даня. Это был хороший, правильный образ – муж на войне. Его вполне могли там убить или уже даже убили. Ей больше нравилось думать о нем как о мертвом.

Мертвого можно было любить, скучать по нему, хранить память. Живой был мудаком и предателем, его следовало забыть навсегда.

Тася сразу же ушла к себе играть с «Фэйри», закрыла дверь. Появилась у нее такая привычка, пока болела, – закрываться у себя в комнате. Раньше, наоборот, терпеть не могла закрытые помещения, на ночь просила оставить щель, Женя даже боялась, что у Таси клаустрофобия. А теперь – пожалуйста. Закрывала дверь тихо, вежливо – но плотно, никаких там щелей. Женя как-то пробовала с ней об этом поговорить, в том духе, что не надо замыкаться в себе и зацикливаться на «Споки» и что дверь закрывают, когда хотят что-то скрыть, а какие могут быть тайны от собственной мамы… «Какие тайны, мама? – посмотрела как на больную. – Это просто чтобы тебе не мешать. Ведь ты же работаешь».

И действительно – работать она теперь не мешала. Не дергала, не задавала вопросов, не просила ей почитать, не включала на своем компьютере мультики на полную громкость, не требовала, чтобы Женя срочно шла и смотрела, как куклы и звери пьют невидимый чай из игрушечного сервиза.

На все вопросы ей теперь отвечала «Фэйри», и «Фэйри» же ей читала – из-за закрытой Тасиной двери просачивался грудной, уютный, негромкий автоматический голос, озвучивавший стихотворения из школьной программы и еще какие-то, которые Женя не знала либо по долетавшим обрывкам не могла опознать. Он Женю не раздражал, этот голос, наоборот, обволакивал, словно бы укутывал в бабушкин плед, под этим пледом ей было легко и спокойно работать, рисунки получались игривые и немного наивные, редакторше нравилось, она их называла «душевными».

С куклами Тася теперь почти не играла, говорила, что скучно, что со «Споки» играть куда интересней. «Покажи, что за игры, – попросила однажды Женя. – Только не сейчас, а попозже, сейчас я работаю, потом покажи». Но потом они про это, конечно, забыли, то есть Тася забыла, а Женя в принципе помнила, но работы действительно было много, подоспел новый заказ – продолжение про тетку-психолога, – и ковыряться в игровой этой приставке совсем не хотелось, хотя, конечно, она понимала, что надо проконтролировать, во что играет ребенок. И понимала, что это вообще все неправильно: ребенок сидит там, уткнувшись в «Споки», целыми днями, и даже засыпает с этим планшетом, то есть вот буквально в обнимку, как раньше с плюшевым лисом… Но ведь действительно Тася совсем не мешала, а работы было так много. Это на время. На пару недель и все, потом она снова обязательно займется ребенком. Ну а сейчас – как будто бы она наняла Тасе няню. Фултайм. В конце концов, они ведь так и позиционируют эти приставки: «Споки – добрая, как няня. Играя, чувствуй нашу заботу»…

– …Мама, спокойной ночи!

Она даже и не заметила, как Тася легла.

– А ты подмылась? – крикнула через дверь.

– Да!

– Руки помыла?

– Да!

– Что, и зубы почистила?

– Да! – Тася торжествовала. – У меня в «Споки» напоминалка!

– Ну хорошо, сейчас зайду к тебе попрощаться, через минуту.

– А может… не надо? – голос Таси прозвучал напряженно.

– Не надо что? – не поняла Женя.

– Ну, заходить. Мы можем ведь и так попрощаться.