Звезды сделаны из нас - Ида Мартин

Хватит вести себя по-детски. Прятать голову в песок — не решение проблем! Я видела его, а он видел меня. Мы обменивались голосовухами. Так какого же я вздумала бояться?

«Я освободилась. Давай», — отправляю, глупо моргаю, и до меня вдруг доходит: прямо сейчас мы поговорим нормально — без шанса задуматься над фразами, стереть их и записать заново.

Рука, сжимающая телефон, становится влажной, но мне до жути любопытно увидеть, чем Глеб живет!

Пока он мешкает, я успеваю собрать волю в кулак и, как только на экране появляется вибрирующий кружок входящего, принимаю вызов и мгновенно исчезаю из обзора.

— Вот, — навожу камеру на своих красоток. — Ты просил показать кукол. Вон та блондинка — прямиком из 1985 года, в свое время она не была редкой, но теперь в хорошем состоянии ее не сыскать. А вот эта рыженькая — по-настоящему коллекционный экземпляр. На эту девочку я потратила пару недель кропотливой работы, заменила ей даже волосы, и продавать теперь попросту жалко...

Возможно, мой голос звучит слишком нервно и невнятно, а рассказ получился тупым, но Глеб одобрительно хмыкает и признается:

— А у нас с братом есть коллекция машинок. Общая.

Поворачиваю к себе экран, но первым делом смотрю на себя в небольшом прямоугольнике в углу — ракурс более-менее удачный. Перевожу взгляд на лицо собеседника, и повисает неловкая пауза.

Все же на той злосчастной фотке он другой. Другой, но абсолютно такой же... Фотокамера выхватывает и успевает запечатлеть только одну из граней характера, а на видео видна вся их совокупность. Он тоже с любопытством пялится, а я адски волнуюсь и, кажется, вот-вот отключусь. В смысле, потеряю сознание. К счастью, защитная реакция срабатывает, сарказм возвращается, и я готова разговаривать с этим ярким и классным Глебом точно так же, как с прежним — ботаником и лузером.

Он быстро переключает камеру на внешнюю и, прочистив горло, продолжает:

— То есть, н-начинал собирать брат, а теперь продолжаю я. Мама, правда, ругается, если замечает новую. Что, мол, деньги выбрасываю, поэтому я ставлю в самый дальний ряд, — на экране возникают две книжные полки, вместо книг сплошь заставленные миниатюрными моделями машин: всевозможные легковушки, грузовики, автобусы, полиция, скорая помощь и всякое другое. Огромный автопарк. — Но я дорогие и новые никогда не покупаю. Только на Авито, с рук. И не дороже трёхсот рублей.

Замечаю, что в самой глубине под машинами что-то блестит и прищуриваюсь:

— Подожди, а что это у тебя там? Медали? Твои?

— Это всё старое, — Глеб достаёт одну медаль. — Гандболом занимался. Лет пять ходил. Маме было удобно, что я после школы на секцию шёл. Домой возвращался, как раз и она приходила. А потом надоело. Уже года два, как бросил.

— И что, были успехи?

— Как видишь, — он машет перед камерой медалью. — На самом деле, они же командные. Так что ничего такого.

— Типа ты скромничаешь? — наседаю. Мне, отщепенке, медали, тем более за командные соревнования, давно уже не снятся, но он сливается:

— Давай я тебе лучше книжки покажу.

— Нет, стой. Покажи всю комнату.

— Да ну, не нужно. Я как-то не готовился к гостям.

— Ничего страшного. Пыль я не замечу. — Тут я лукавлю: терпеть не могу пыль, но любопытство пересиливает.

— Там не пыль… — камера дёргается, и я понимаю, что он суетливо оглядывается. — Ща, погоди.

Экран становится чёрным.

— Эй, ты чего? — кричу я. — Ты меня положил?

— Сейчас. Пять сек, — слышится звук задвигаемых ящиков. И мне становится смешно и приятно: он подорвался так, будто я и правда без спроса заявилась к нему домой.

Наконец экран оживает, и перед ним медленно проплывает комната. Старая полированная стенка со стёклами, стол прямо перед окном. Занавески лёгкие и светлые. Погода в Москве хорошая, совсем как у нас. Повсюду лежат солнечные блики. Но на столе бардак: учебники, тетрадки, чашки, здоровые накладные наушники, остальное разглядеть не успеваю. Стул деревянный. А обои светлые, с узором в виде зелёных веников с рыжей ягодой посередине. Над односпальной кроватью, покрытой мягким клетчатым пледом кофейного цвета, висят иконы. За спинкой вижу лямки закинутого рюкзака, а шкаф слегка приоткрыт. Похоже, в спешке запихнул разбросанные вещи туда.

— Достаточно, — говорю. — С тобой все понятно.

— И? — он переключает камеру на фронталку, и я снова вижу его тёмные настороженные глаза. — Что скажешь?

Глотаю выросший в горле ком и хриплю:

— Ну, такое…

— В каком это смысле?

Судорожно соображаю, что бы этакое веское выдать. Очевидно одно:

— В твоей комнате нет ничего крутого. Как ты сам собираешься стать крутым?

— А что, в комнате крутых должно быть что-то крутое? — обижается он, но я разражаюсь критикой:

— Конечно. Вот так чтобы мельком взглянуть, и сразу было ясно, что этот человек чего-то стоит. А ты даже медали запрятал куда подальше. Повесь какие-нибудь постеры, заведи себе гитару, боксёрские перчатки, спартаковский шарф, телескоп, в конце-концов.

— То есть, если я положу на самое видное место футбольный мяч, то сразу стану футболистом.

— Нет, Глеб. Но увлечение позволяет выживать, когда совсем тошно. Помнишь?..

— Глеб! — раздаётся голос его мамы, и экран в один миг снова темнеет.

Он не выключил звонок, я отчётливо слышу их разговор и помалкиваю. Такое ощущение, будто я спряталась прямо у него в комнате: под кроватью или в шкафу и пережидаю момент.

Но, увы, ничего интересного они не говорят: мама спрашивает, что готовить на ужин и просит сходить в магазин, а Глеб отвечает: коротко и смиренно.

Наконец он снова появляется в поле зрения, и я примирительно улыбаюсь:

— Если честно, в моей комнате тоже нет ничего оригинального, — медленно провожу телефоном по периметру, чуть задерживая его на предметах: — Шкаф с зеркальными дверками, выглядит дорого, но, на самом деле, куплен мамой по бросовой цене. Диван, стол. Я на нем домашку делаю. Ноутбук тоже старый, притащили с сестрой из ломбарда. Кукол ты видел. В общем-то, это все.

— Ого.

— Что «ого»?

— А то, что твоя комната не похожа на комнату девчонки.

— А какой должна быть комната девчонки?

— Не знаю. Но у тебя стерильно, как в больнице. Спорим, там даже цветов нет.

— Цветок есть! — озадаченно осматриваюсь, подхожу к подоконнику и отдергиваю серебристую ночную штору. — Вот. Это алоэ.

— Если честно, напоминает тебя, — ржет Глеб, и я тихонько бубню:

— Некрасивое и с шипами... — Впрочем, он не слышит.

— А что вон там?